На миг лицо Проклятого стало беззащитным и растерянным. Но некому было увидеть это: Валар сидели, не поднимая глаз — безмолвные статуи.
И вот — восстал с трона Король Мира; и так сказал он:
— Скорбь переполняет душу мою. Видите вы, Великие, и ты, Мелькор, как тяжело мне говорить это, но должен я ныне возвестить волю Единого, Отца нашего, да слышат все приговор Его…
— Остановись, Король Мира! — голос Ирмо прозвучал неожиданно сильно и звучно. — Ты забыл о моей просьбе!
— Не всякую болезнь лечат огнем и железом… — прошептала Эстэ.
— О Манве! — Ниенна вновь поднялась со своего трона. — Прислушайся к словам брата моего и его супруги! Вспомни, раны Мелькора не заживали сотни лет, неугасимая боль терзает его… Так пусть они исцелят душу и тело его!
— Сестра моя, — заговорила Йаванна мягко и печально, — зло поглотило душу его, ни искры добра не осталось в нем. Раны его суть кара Отца нашего; не нам решать, истек ли срок, отмеренный Отцом. Воля Единого священна.
— Не довольно ли этой кары?! — отчаянно выдохнула Ниенна.
— Выслушай меня, сестра наша, и вы, Великие. Арда — дом Элдар и Людей, в ней не место Валар. Не место и ему. Мы знаем ныне, какова его сила; знаем, что силой этой мог он уничтожить весь мир. Мне горьки эти слова, но я должен сказать: даже здесь сеет он рознь, и ныне нарушено единение Круга Судеб. Быть может, не его это вина, но такова недобрая власть его. Потому — слушайте слово Единого: да будут навеки скованы руки непокорного, дабы не мог он более творить зло. В остальном же не нам судить его — мудры и справедливы слова твои, сестра наша. Там, за гранью Арды, пусть вершит над ним суд Отец Всего Сущего. Покорись же воле Единого Творца, брат мой, ибо в Его руки предаем мы ныне тебя — да властвует Он вечно в Эа…
ВАЛИНОР: Приговор
Чертоги Ауле заливает тот же безжизненный ослепительный свет: вездесущий — не укрыться. Жестоким жалом впивается он в невыносимо болящие глаза: хочется опустить веки, закрыть лицо руками, чтобы милосердная тьма успокоила боль.
Свет отражается от белых стен, от золотых пластин пола, дрожит в неподвижном душном воздухе обжигающим слепящим маревом, сотканным из мириад безжалостно ярких искр. Вогнутые золотые зеркала отбрасывают жгущие лучи на наковальню, к которой подтолкнули Отступника, ровно и страшно высвечивая лежащие на густо-золотой поверхности искалеченные руки Проклятого.
За наковальней широким полукругом пылает огонь, почти невидимый в слепящем сиянии; тяжелые, искусной работы треножники замыкают кольцо огня…
И медленно, тяжело ступая, идет к наковальне Великий Кузнец.
Он боится встретиться глазами с Отступником и под взглядом его все ниже клонит голову.
Руки Врага. Не те, прекрасные узкие молодые руки: теперь они похожи на опаленные корни дерева в незаживающих ранах и ожогах. Но даже сейчас — сильные. И — беспомощные. Ауле невольно ощутил что-то вроде благоговения, смешанного с ужасом, от одной мысли о том, что сейчас коснется этих рук. Зачем — не хотел думать.
— Что же ты медлишь, Великий Кузнец?