Черная книга колдуна

Заметив его движение, юноша без языка, который шел по правую от него сторону, торопливо закрыл веревку от взгляда посторонних, что-то сердито промычав и сделав пальцами знак богатырю по левую от Кирилла сторону. Тот поправил веревку, не завязывая, накрутив на руку.

— Умереть всегда успеем… — пробормотал богатырь, показав старикам на пальцах то же самое, что показал немой.

— Ты, хлопчик, в глаза людям посмотри! — усмехнулся старик. — Нас, мудрых, мало… Но много! Не знаешь ты, через что прошли они. Били их, ох как били! Разбудить надобно, да так, чтобы сия наука на пользу встала. А то побороть-то поборем, а на завтра снова на этой дороге окажутся.

Кирилл оглянулся. Пожалуй, вокруг уже проснулись, и впереди и позади сплотились. Но там, куда не долетали обрывки разговора, были. Людьми владело отчаяние, они словно бы они не осознавали, что с ними происходит, или уже не верили в спасение, принимая судьбу, как должное.

— Забыли люди Бога, все на волхвов, да на князей надеялись, а что они сделают, если человек сам лежит, как колода, и не повернуть его, не сдвинуть с места? — обращаясь к Кириллу, тяжело вздохнул богатырь, тоже оглянувшись. — Пугают волхвами детей малых, вдалбливают страх и ненависть, падучей болеть начали, предаем друг друга, войной друг на друга идем… Разучились снимать с себя тьму, не умеют, а Бог ленивых не милует, По ихнему жертва, это то, что они делают, скотину режут и объедают до кости. Да нешто это жертва?! Все, как предупреждали нас деды и прадеды, наказывает Род, что забыли Его, Сурью пить не хотели. Помяни мое слово, птицы железные глаза людям выклюют, кони железные землю потопчут, кровью людской земля переполнится от правления Зверя, который дан нам за непрочность нашу, за отречение от заступника нашего.

— Сохрани нас, Сварог Небесный! — помолились впереди.

— А как с шилом-то? От резкой перемены климата люди болеют, а тут душу с мясом вырвали! — заступился за людей старик, упрекнув богатыря. — Ни к Богу, ни к себе не оставляет оно любви. Что-то помнит человек, а ума в памяти нет. Не так-то это просто из темницы выйти, и волхвы, бывает, спотыкаются! Здесь только труд да терпение, а их человеку всегда будет недоставать.

— А куда нас ведут? — поинтересовался Кирилл.

— В полон. Похоже, в Орду. Раньше она была Хазарским каганатом, а столицу называли, как реку, Итиль. Или в Константинополь. А уж там по всему свету распродадут: грекам, римлянам, евреям, арабам, германцам и этим… кривоногим. Да не дойдут многие, забьют плетьми на кораблях. Тут свои пока, а там своих не будет. А девкам и вовсе не позавидуешь, кочевники до девиц наших охочи, — он кивнул вперед. — насильников нынче много развелось. Горько усмехнулся. — Раньше-то торговали мы с этими народами: коней, мед, мех, древесину, зерно и лен, а теперь сами вместо товара…

— А дома еще горше судьбинушка: ни земли, ни воли не осталось, — заговорил с Кириллом богатырь, который шел рядом со стариками. — Уж не понять, кто правит, то ли Ярославичи, или Всеволодовичи… Орда князя выбирает, Орда им в помощь, за то и расплачиваются народом. Поначалу выбирали девиц пригожих, да мужчин сильных, кто к работе пригоден, но больше убивали, а теперь уж некого. Народа-то, почитай, не осталось, чужеземцы одни. Под шилом здоровые не родятся, а людьми торговать выгодно, и собирают всех подряд — и калек, и малых, и старых. Кого схватили, того и погнали.

— А как это произошло? — удивился Кирилл.

— Знамо как, — усмехнулся богатырь. — Раньше-то мы без царя в голове жили, свободно, как Родом написано. Выбирали править мудрых и делами прославившихся. Надо, вставали и защищали землю свою. Богато жили, гордо, всего было вдоволь. Конечно, обидно стало грекам. Они народ исподтишка обращали в свою веру. Мытарей, разбойников, и тех, которые ленились жертву перед Родом ложить, а жить, как волхвы хотели. А кто же их править народом поставит?

— Они поначалу-то под нас подстраивались, — объяснил старик. — У нас Ильин день, у них Ильин день. Наши траву собирают, венки в реку бросают — они хлеб да вино раздают, на колени народ ставят. Мы Коляду, они рождество Христово. Весело у нас, все на стол да по людям, что от старого года осталось, и они радуются — и опять на колени народ, и хлеб и вино раздают. У нас Ярило, у них Никола, у нас Купала, у них Иоанн Креститель.

— Вроде не разделили народ, а подмена вот она, — горько усмехнулся второй старик.