Черная кошка, белый кот или Эра милосердия-2

Справедливость заключается в том, чтобы воздать каждому свое.

Марк Туллий Цицерон

«Вот что спирт животворящий делает…» — дурацкая стилизация крутилась у меня в башке всю последнюю неделю. Начальство наставило задач и, оставив меня в горестном недоумении «с чего начать-то?» — удалилось.

Побродив по округе минут двадцать вспомнил — спирт! Там две фляги спирта и четверо ментов, с неустановленной стойкостью к огненной воде…

Собрал ребят и, плюнув на секретность, сообщил, что нам предстоит делать в ближайшие недели. Народ впечатлился. Организацию обороны на местности все представляли. Маскировка тоже не вызывала вопросов. Но как делать все это не привлекая внимания?

Начать решили с наблюдения.

Теперь вся жизнь группы была регламентирвана сменами наблюдателей. Круглосуточными.

Хорошо там, где нас нет, потому, что там нас нет. В который раз убеждаюсь в правдивости этой житейской мудрости. Прибываешь на новое место — всё кругом такое непривычное и иное. Даже ты сам какой-то другой. Словно тебя высветил прожектор. Но проходит день — два и снова обыденность жизни берет своё. Появляется ритм и регламент каждодневных действий.

Я составил трехчасовой график. Необходимо было наладить наблюдение за вёской и окрестностями.

Как бы хорошо ни поступили «лесовики», отогнав «бандеровцев», но враждебная Советской власти суть, у них не изменилась. «Лесовиками» мы окрестили местных то ли партизан, то ли просто бандитов.

В каждом слове заложена эмоционально-смысловая составляющая.

Даже здесь у меня из головы не выходят изменения, произошедшие со словом «голубой» Сколько там тех лет прошло — двадцать? Меньше? Красивый цвет в сознании молодежи стал вызывать неприязнь.

В русском языке для извращений существовало презрительно-оскорительное «мужеложец», и оскорбительно-ругательное «педераст». Словно по команде вместо них все СМИ — телевизор, радио, газеты — заменили «мужеложца» непонятно-нейтральным «геем». «Педераст» — перевернулся в снисходительно-стеснительного «голубого». Эта замена для меня стала выразителем успешной идеологической акции ещё и потому, что это использован цвет Богородицы — покровительницы России. Я не знаю, верил ли в Бога Сталин, но икона Казанской Божьей Матери облетела на самолете Ленинград. И, несмотря на неимоверные потери, несмотря на голод и лишения город выстоял в блокаде. Кто в двухтысячных заметил эту подмену?

В Российской империи мировоззренческим стержнем была религия и положения «Нагорной проповеди» В СССР мы верили в коммунистическую идею и жили по «Моральному кодексу строителя коммунизма». Что осталось в Российской Федерации? Ничего. Марксистскую идеологию стало модным презирать, для веры в Бога нужно с раннего детства молиться вместе родителями. Деидеологизированное общество. Чей-то чудовищный эксперимент над большой страной…

«Ориентир «Куст» двести метров, направо ориентир «Слива» двести двадцать метров»… Выщербленной линейкой и химическим карандашом я чертил «Карточку наблюдателя» предаваясь то ли тоске по прошлому будующему, то ли вновь ковыряя «больной зуб» попаданчества — как изменить историю, не будучи сверхнавороченным знаниями и навыками обычным человеком.

На кухне «сын степей» и «куркуль» чистили картошку и спорили, нужен ли нам глухой забор. Азамат в принципе не понимал: зачем тот нужен. Сема горячился: как это соседи увидят, что делается во дворе.

Иваныч с Генрихом оборудовали НП: проделывали и маскировали в дранке крыши щели для кругового наблюдения.

«Забор — обсудить с Генрихом, начать копать блиндаж, нужны мешки для земли, обложить изнутри сооружения — этим усилим защиту. Что делать со связью? Сейчас вроде «телефонный режим» киллометров на пятнадцать, для «телеграфного» нужен радист… Сколько продержимся при нападении? А смысл, без оповещения? Значит надо готовить отход и прорыв в город лесом. Генриху ещё один головняк — проложить маршрут» — механическая работа выбила хандру и заставила сосредоточиться на решении планируемых задач.

— Васильич там уборщица пришла, спрашивает, когда на работу ей приходить?

Да что ж это за жизнь… В такую рань такая… дрянь. Я спросонья никак не могу понять, о чём меня спрашивает «дежурный» — Сема.

— Какая уборщица, ты о чем?

— Да такая симпатичная, зовут Ганна, дочь того мужика с хутора, Юзепа.

— Юзеп? Не знаю, кто такой?

— Да его Плаксин ещё чуть не посадил.

— Язеп что ли? Ну, ты Сема, и лингвист…

— Сам ты это слово. Не оскорбление?

— Нет. — Я вздыхаю о пропавшем сне.

— Ну тогда иди разбирайся.

Эти деревенские, тьфу, вясковские, задолбали своими привычками. У них утро, когда нормальные люди ещё спят. Но… В чужой монастырь…

Иду, разбираюсь…