Черная легенда. Друзья и недруги Великой степи

Еще одна точка зрения. Несколько по-иному представлял южнорусскую ситуацию Н. И. Костомаров, считавший украинский народ если не вечным, то очень древним и всегда не похожим на великороссов. По его мнению, в основе русской истории лежала борьба двух начал – удельно-вечевого и монархического. Республиканским был Юг, монархическим – Великороссия. А кочевники задерживали развитие цивилизации в Древней Руси, даже торки и берендеи, смешавшиеся со славянами и сражавшиеся под знаменами киевских князей. «Русь была окружена чужеземцами, готовыми вмешаться в ее дела. С востока, как тучи, одна другой мрачнее, выходили полчища степных кочующих народов Азии, жадных к грабежу и истреблению» [72, стр. 112], и, даже помогая южнорусским князьям, кочевники приносили вред, ибо из-за смешанности населения «в Руси не могло образоваться ни прочной княжеской власти, ни родовой аристократии, ни… народоправления», а частые половецкие набеги вынуждали «южнорусов» переселяться на север, где они, видимо, превращались в великороссов. Последний удар Киеву нанесло монгольское нашествие [там же, стр. 112, 116, 133, 158]. Но почему-то Южную Русь покорили не татары, а литовцы!

Взгляды Н. И. Костомарова прозвучали в 60-х годах XIX в. и нашли последователей среди украинских националистов, например у М. С. Грушевского и др. [83, стр. 19–20], но 120 лет спустя этот воинствующий провинциализм представляется несерьезным. Ведь русичи были куда сильнее степняков: Олег Святославич половцев использовал, а Мономах разгромил их. Однако психология Н. И. Костомарова понятна: в собственных бедах приятнее обвинить соседа, нежели себя.

Оба направления – государственное и «областное», – казалось бы непримиримые, имеют одну общую черту: их представители рассматривали многочисленные и разнообразные степные этносы Евразии как однородную серую массу варваров, враждебных всякой культуре и, главное, европейской цивилизации. Для Западной Европы это – давнее традиционное мнение. Туркмены-сельджуки и мамлюки Египта остановили крестоносные войска и выгнали рыцарей из «Заморской земли», или Палестины. Половцы нанесли смертельный удар Латинской империи, после чего полвека шла ее агония, и изрядно потрепали авангард католического Запада – Венгрию. Поэтому антипатия европейцев к степной Азии понятна. Но почему русские историки болеют за государства, организовавшие в XIII в. крестовый поход против Руси?

Натиск на восток, начавшись в XI в., продолжался в XIII в., и в XIV в., когда были завоеваны литовцами Киев и Чернигов, и в XVII в., когда поляки сожгли Москву; в XIX в. то же самое проделали французы и в XX в. хотели учинить немцы. А половцы только просили мира или защищались от победоносных дружин Владимира Мономаха. Но историки XIX в., при прекрасном знании летописей, делали вид, что «лес борется со степью» и это закономерно.

Наконец, в 1884 г. П. В. Голубовский убедительно доказал, что в южнорусских степях жили три разных тюркских народа, враждебные друг другу, и каждый из них имел свою историю и свою судьбу. Это были печенеги – потомки канглов, торки – ответвление гузов – и половцы, или куманы, народ древней культуры. Половецкие красавицы были матерями многих русских князей, в том числе Александра Невского.

И тем не менее П. В. Голубовский писал: Русь «на своих плечах вынесла эту борьбу (с куманами) и грудью прикрыла Европу» [32]. Он повторял тезисы Н. И. Костомарова и своего учителя В. Б. Антоновича, Вот что дает гипноз предвзятых мнений [83, стр. 23–24].

И все-таки основателем научной куманологии следует считать П. В. Голубовского. С. А. Плетнева вполне справедливо указывает, что «труды о половцах, выходившие до работы П. В. Голубовского, как правило, написаны крайне тенденциозно, иногда просто по-дилетантски и свидетельствуют только о том, что научный интерес к половцам возник еще в первой половине XIX в. [108, стр. 260]. Но этот „интерес“ характеризовал не столько предмет изучения, сколько вкусы и настроения самих историков. П. В. Голубовский не выступил против господствовавшего предвзятого мнения о служебной роли России по отношению к Западной Европе, зато его исследования дали возможность историкам XX в. открыть серию подлинно научных исследований, без ненужной и навязчивой тенденциозности.

Достоинство научной монографии определяется степенью полноты достоверного материала по данной теме и на заданном уровне исследования. Одному человеку такая задача не под силу. Поэтому вполне законна преемственность, при которой эстафета научных достижений передается от поколения к поколению. Ныне синтез археологии с историей, после многократных попыток разных исследователей, наиболее полно осуществлен С. А. Плетневой и Г. А. Федоровым-Давыдовым [107; 146].