Черная линия

На улице уже не было видно ни одной девичьей фигурки, ничего, на чем можно было бы остановить взгляд. Только несколько шлюх брели к дому. Не старухи, нет, женщины без возраста, усталые, измотанные, с вызывающим макияжем на рябоватых щеках. Завидев припозднившихся мужчин, они поднимали юбки, демонстрируя жирные ляжки, или окликали их сорванными голосами. В свете зари их бледные, какого-то гнойного цвета телеса выглядели отвратительно.

Марк пошел к барам, которые заметил вечером. Закрыты. Или пусты. Он прошел дальше. Уборочные машины поливали дорогу. Парочки, шатаясь, брели к своим отелям. Появились нищие. Женщины с детьми за спиной шли к рынку, безразличные к разукрашенным фасадам, к погасшим вывескам. Занимающийся день демонстрировал все уродство, всю фальшь декораций. Облупившаяся краска. Пятна сырости на стенах.

Марк, не осознававший ничего, кроме собственного желания, видел в этом беспорядке только препятствие, только помеху своему удовлетворению.

Теперь на его пути попадались настоящие монстры — истощенные или, наоборот, жирные шлюхи, едва не лопающиеся под лучами встающего солнца, — но на эту омерзительную действительность накладывались лихорадочные видения. Затененная ложбинка между пышными грудями, низ девичьего живота, впадина между ягодицами, такими аккуратными, мягкими… Он шел вперед, ускоряя шаг. Где они? Где девушки? Может быть, надо зайти во дворы, за лавки…

Справа от себя он услышал низкий смех. Таиландские полицейские, в отутюженной форме, при оружии, болтали, облокотившись на барную стойку. Чуть дальше, за углом, их коллеги избивали дубинками какого-то человека. Да, время убирать декорации. Теперь взору открывались грубые механизмы. Те, благодаря которым сияет витрина, благодаря которым толпы иностранцев каждый вечер приезжают сюда напиваться и трахаться до самозабвения. Марк почти бежал. Он чувствовал, что болен. Он должен был найти лекарство…

Он увидел еще несколько бесформенных силуэтов неопределенного пола на другой стороне перекрестка. Трансвеститы. Не раздумывая, он двинулся в их сторону. И в этот момент его остановило зрелище, которое он не ожидал увидеть.

Море.

За поворотом показалась его громада, сверкающая, умиротворенная. Эта картина приковала его к месту. Ничего более подавляющего, более чуждого его пороку, чем это бесконечное пространство, свободное, безразличное. И тут новое видение решительно положило конец его безвольным метаниям.

По светлой улице, еще усеянной обрывками жирной бумаги и пустыми бутылками, медленно и безмолвно шли девушки, вышедшие из борделей. Ничего общего со вчерашними разнузданными соблазнительницами. С влажными волосами, без косметики, в простых саронгах. Каждая несла в руках чашку риса, которую оставляла на дороге. Марк ничего не мог понять в этом обряде, и вдруг он увидел их.

Фигуры, задрапированные в оранжевую ткань, выбритые до блеска головы, двигались под утренним ветром легко, как бумажные фонарики. Монахи. Одни несли зонтики, другие шли по двое, под руку. На этом, еще дымящемся поле битвы они выглядели совершенно нереально. Они поднимали дары, кланялись в знак благодарности, а девушки тем временем стояли на коленях, прижав сложенные руки ко лбу. Час молитвы и прощения…

Марк стоял под восходящим солнцем, оглушенный.

Полностью протрезвевший.

Однако змея еще извивалась в глубине его тела.

В номере он снова ощутил нестерпимое жжение между ног. Не колеблясь, он бросился в ванную, опустил пластиковое сиденье унитаза и начал мастурбировать. В мозгу проносились беспорядочные видения. Сорванная одежда, открытые груди, голые лобки, зовущие, влекущие к себе… Плоть, мелькающая у него в голове, как фотографии, подвешенные для просушки на крючьях. Он насиловал юных девушек. Он входил в них, наслаждался их слезами, их унижением. Это было отвратительно, но где-то очень далеко, за кулисами своего театра, он с облегчением отмечал: никаких сцен убийства, никаких видений ран.

По крайней мере, кровь его больше не возбуждала.

Наконец, длинными лихорадочными спазмами пришло освобождение. В этом извержении было что-то болезненное. Очищение гнойной раны. Он успокоился. Больше чем успокоился: все стало ему безразлично. У него не осталось ничего общего с тем сумасшедшим, которым он был еще несколько секунд назад.

Как и все мужчины, он уже давно знал это ощущение. Этот полный разрыв, радикальную границу между жаром желания и резким возвратом к реальности. Но в это утро перелом оказался неожиданно жестоким. Он стал другим человеком в буквальном смысле этого слова. Он тупо смотрел на свои пальцы, перемазанные спермой, и не понимал, что произошло.