Черная линия

Марк не ответил. Ванази была такой же, как в его воспоминаниях. Бесстрастные черты лица. Очень черные, чуть раскосые глаза. Серьезное, отстраненное выражение лица. Но в темных зрачках словно сверкают молнии — огненными всполохами между тучами. Пылкость, проявляющаяся в том, как она вздымает брови.

— Я занимаюсь расследованием по делу Жака Реверди, — сказал он, догадавшись, что следует идти к своей цели напрямик. — Вы свидетельствовали в его пользу на суде.

Она утвердительно кивнула. Ее лицо выражало все меньшее удивление. Марк продолжал:

— Я приехал из Малайзии, где его арестовали за убийство молодой женщины. Его виновность не вызывает ни малейших сомнений. И, как мне кажется, она не вызывала никаких сомнений и здесь, в Камбодже.

Она хранила молчание, рассеянно созерцая сад за спиной Марка. Он попытался ее спровоцировать:

— Если бы его не отпустили в 1997 году, та женщина, в Малайзии, осталась бы в живых.

Наконец она сделала несколько шагов вдоль балкона. Платье полностью закрывало ее ноги. Казалось, она плывет по мраморному полу.

— Вы ведь помните мою историю? Вопрос не предполагал никакого ответа.

— Я все имела и все потеряла… — Она попыталась улыбнуться, ее рука легонько поглаживала балюстраду. — В каком-то смысле это сыграло хорошую роль. Я была принцессой, небесной танцовщицей, божественным созданием. Я знала, что такое королевские празднества, жизнь звезды. Потом я пережила изгнание. Грусть Пекина. Немыслимый режим Северной Кореи, где мой дядюшка снимал кино.

Марк припомнил эту поразительную деталь. Помимо политической власти, у принца Сианука была только одна страсть; кино. Он снимал фильмы, романтические мелодрамы, к участию в которых в приказном порядке привлекал своих министров, генералов, а также послов западных стран, чтобы те играли «иностранцев». Ванази продолжала:

— Я узнала, что такое убийственное безумие. Геноцид красных кхмеров. Меня тут не было, я не видела его, но я знала, что тут происходит. Исход. Голод. Каторжные работы. Младенцы, которых убивали штыками, мужчины и женщины, забитые палками, брошенные в болота. В 1979 году я вернулась в лагеря на тайской границе. Я хотела быть рядом с моим народом.

Говорили, будто я вернулась, чтобы преподавать танцы, пробуждать умы, спасать нашу культуру. Это неправда: я вернулась просто для того, чтобы умереть среди своих. Нас было около миллиона, затерянных в джунглях, без помощи и без еды. Кого в то время интересовали кхмерские танцы?

Только позже, уже в девяностые годы, я вернулась в Камбоджу и занялась спасением нашей культуры, в частности, в Ангкоре. Жак работал с саперами.

Она сделала паузу, а потом заговорила мечтательным тоном:

— Он целыми вечерами рассказывал мне о дайвинге. О своих погружениях в морские глубины, о памяти кораллов, об уме морских млекопитающих. Его безумно интересовала архитектура храмов. Это был… редкий человек.

Марк вспомнил симметричные раны Перниллы Мозенсен. Угрей, заползавших в раны Линды Кройц. Как эта женщина могла быть настолько слепой?

Она сухо добавила:

— Мне оказалось достаточно прийти на процесс и рассказать все это, чтобы с него сняли все обвинения. Добавить мне нечего.

— Думаю, что чашу весов перетянуло главным образом ваше присутствие. Тот факт, что вы лично приехали, чтобы встать на его защиту,

— Не в этом дело. Обвинения рассыпалось на глазах. Не было прямых доказательств. Пока существуют хоть какие-то сомнения, человека осудить нельзя.

— А теперь что вы об этом думаете?

Она взглянула в сторону бульвара. Доносившийся оттуда шум города усиливался:

— Я не могу представить, чтобы это сделал он.

— Ваше высочество, его поймали с поличным. Его задержали в Папане возле тела.

— Значит, он был не один. Марк вздрогнул:

— Что?

— Есть другой человек.

Марк прислонился к колонне. Она подошла и заговорила громче:

— Некто, кто диктует ему его поступки. Или совершает их вместо него. Проклятая душа, обладающая полной властью над ним. И никто не разубедит меня в этом. Жак Реверди не может быть единственным виновным.

Марк словно онемел. Белый свет солнца внезапно померк, и синеватая молния высветила перед его мысленным взором доселе погруженные во мрак бездны. Он вспомнил, что Реверди всегда предпочитал говорить об убийце в третьем лице. А что, если «Он» действительно существовал?

Он снова подумал о великом отсутствующем во всей этой истории — об отце Реверди. А вдруг он еще жив? Вдруг он и был убийцей, как предполагала доктор Норман, но не убийцей, существующим только в воображении Жака, а самым что ни на есть настоящим?

Нет, к черту все гипотезы. Надо идти по намеченной дороге и следовать указаниям самого Реверди.

Ванази направилась в сад. Марк бросился за ней:

— Ваше высочество… последний вопрос

— Да?

— Вы знаете, почему Реверди интересуется бабочками?

Она резко остановилась:

— Бабочками? Кто вам сказал такое?

— Ну, я… Мне казалось, что в лесу он…

— Бабочками? Никогда в жизни. Жака интересовали пчелы.

— Пчелы?..

— Пчелы и мед. Особенно какой-то редкий мед. Я не помню, как он называется.