Черная луна Атлантики

Трезво все обдумав, еще вчера Юрий решил пока не сообщать о том, что узнал от пана Витольда.

— Но думаю, что убил Нольде из-за бумаг, возможно и в самом деле кто-то из русских пассажиров.

— Да… а я вот хотел кое-какой вопрос с вами обсудить, — по-стариковски крякнул Жадовский. — Как раз о пассажирах. На борту «Титаника» есть такой себе шведский путешественник Карлсон, говорят известный, хотя я о нем ничего не слышал. Но об нем чуть погодя, а вот еще один человек… Среди купивших билеты был некто господин Набоков… он, правда, сдал билет буквально за день до нашего отхода из Саутхэмптона…

— Извините, Михаил Михайлович… — в замешательстве оборвал казначея Юрий, — это… тот самый Набоков? Депутат Государственной Думы?! Глава кадетов?

— Не знаю, право, для кадета он, пожалуй, староват… — усмехнулся Жадовский. — Константин Дмитриевич Набоков — первый секретарь российского посольства в Вашингтоне.

«Родственник? А, ну да… Ах, черт, он же, кажется, подписывал мир с Японией в девятьсот пятом… А кинжал-то японский!» — промелькнуло молнией в голове.

— Это, согласитесь, очень странно. Константин Дмитриевич покупал билет в самый последний момент, из самых дорогих — отдав за него пять тысяч рублей, и через два дня вдруг сдал. Впрочем, может это лишь стариковские фантазии. В конце концов, господина Набокова на борту нет, и быть виновником происшествия он, следовательно, не может.

— А что же Карлсон? — после паузы спросил стряпчий.

— Здесь сложнее. Внешне этот господин как будто вполне добропорядочен, но он явно не тот, за кого себя выдает.

— Он не путешественник?

— Насчет этого не знаю. Но зато могу сказать другое: он не швед, а, судя по всему, русский.

— Э-э? — не понял Ростовцев.

Жадовский сел на место.

— Я в кадетском корпусе и Константиновском училище был среди первых по живым языкам, — пояснил он, — такой у меня, если угодно, дар от природы… А нам их хорошо преподавали, даже были и иностранцы-менторы. И как бы вам понятнее объяснить… Человек может хорошо говорить на чужом языке, совершенно правильно и естественно, но не так, как природный немец или француз. И даже в войну Двенадцатого года, как вспоминал мой дед, хотя наши офицеры бывало и русского толком и не знали, поскольку с младых ногтей ими занимались гувернеры из всяких парижей и орлеанов, — улыбка тронула его губы, — но французы часто почти сразу определяли в них чужаков. Один из сподвижников Дениса Давыдова так погиб…

Так вот, Карлсон, сколь могу судить, великолепно говорит по-шведски. Может даже это его родной язык или, скажем, он рос в местности, где много шведов. Однако по-английски этот человек говорит так, как русский, а не так, как скандинав. Он учил речь бриттов в России, можете мне поверить.

— Это… э-э… точно? — пробормотал обескураженный Ростовцев.

— Юрий Васильевич, я уже не первый год плаваю по морям, и встречал людей самых разных наций… Я не берусь по акценту с первой же фразы назвать родину человека, но одного от другого сразу отличу. Вот, пока на этом все… как будто.

— Можно вас еще спросить, Михаил Михайлович? — осведомился Юрий. — Так сказать, личный вопрос.

— Можно, Юрий Васильевич.

— Скажите, как вы вообще стали кассиром «Титаника»?

— Казначеем, позвольте уточнить-с, на кораблях, плавающих под флагами Великобритании или Североамериканских Штатов, судовых кассиров не имеется… Тут секрета нет, меня перевели на этот пост с должности казначея «Мажестика», как и многих, если на то пошло…

— Да я, собственно, несколько не то имел в виду… — замялся Юрий.

— А на «Мажестик» я был устроен благодаря протекции господина Джозефа Исмея, батюшку которого спас от верной смерти в Дунайскую кампанию.

— Его что, хотели убить турки? Англичанина? — удивился Юрий.

Как он помнил с гимназических времен и из романов Немировича-Данченко, бритты были союзниками Османской Порты, душившей православных «братушек» — сербов и болгар. Хотя дикие азиаты, что с них возьмешь?

— Турки? — как-то по-особому, горько и затаенно-саркастически усмехнулся Жадовский. — Как бы не так-с, наши. Точнее, болгарские ополченцы Столетова. И не просто убить, а… впрочем, не буду говорить вслух о том, чему стал свидетелем. Уточню лишь, что мне пришлось из милосердия пристрелить несчастного драгомана-грека.

Болгары вообще делали такое часто — и с турками, и не солдатами, а с мирными жителями, и со своими, кого сочли «потурченцем», и армянам и иудеям с греками тоже, бывало, перепадало…

Я от иных своих товарищей даже слышал, что они бы не стали воевать за болгар, если бы знали, что те собой являют. Однако об этом не прочтешь в учебниках…

Он замолчал, думая о чем-то, судя по выражению глаз, важном для себя.

— Я понимаю, что вы хотите знать… И хотя не обязан, но вам расскажу, как-никак я вовлек вас в это, как я подозреваю, дурно пахнущее дело.

Я был офицером русской армии, как вы знаете, как все мужчины моей… нашей, — зачем-то поправился он, — семьи. В двадцать с небольшим я, полный мечтаний о доблестях, о подвигах и славе, угодил на войну с османами…