Черная магнолия

В светлой просторной зале стояли накрытые белыми скатертями столики. Они были заняты лишь наполовину. В основном присутствовали статские, но было и несколько компаний офицеров, среди которых встречались и флотские — с кортиками и в ослепительно-белых мундирах.

Бильярдные фрейберговские столы — их адвокат насчитал только четыре — расставили свои массивные резные лапы в соседней зале. Заказав чаю с ромом, Клим Пантелеевич с удовольствием погрузился в созерцание упорной схватки между невысокого роста усатым господином в пиджачной паре и пехотным поручиком. Играли в пирамиду и, судя по напряженным лицам, — по-крупному. Поручик время от времени прикладывался к коньячной рюмке, но это ему не мешало вгонять в лузу довольно сложных «чужаков». Статский вместо «Шустова» пил вино и потому, видимо, был успешнее. Офицер нервничал и пытался бить щегольски. Он чаще применял клапштос[2], от чего уставал и иногда киксовал[3], промахивался, получал штрафы. Его соперник играл уверенными, беспощадно правильными ударами. В них не было ни forte, ни piano, зато присутствовал холодный коммерческий расчет. Битков он пускал легким накатом, и они, ударив «заказанные», загоняли их в гнезда луз. По всему было видно, что поручик проиграет. Так оно и случилось. Зашелестели банковские билеты, перекочевывая из одного портмоне в другой. Изрядно охмелевший офицер, не желая мириться с проигрышем, предложил «угол» — двойную ставку. Соперник согласился. Вторая партия повторила первую. И опять освободился от «лишнего» груза бумажник военного. Ставка утроилась…

Ардашев вдруг понял, что совсем не наблюдает за игрой, а мысленно возвращается к тому странному карандашному рисунку в комнате убитого полковника. «И все-таки что-то в нем не так — будто с ног на голову переставлено; то ли есть какая-то недосказанность, то ли наоборот — перебор фигур…»

Между тем поручик едва держался на ногах, пошел вразнос и уже играл на запись. Его дальнейшая участь была ясна и понятна, как судьба ощипанного петуха в кухмистерской.

Клим Пантелеевич оставил лакею целковый и вышел на улицу. Спокойствие вновь наполнило душу теплом, и присяжный поверенный с удовольствием вдохнул свежий морской воздух. Рука сама потянулась к заветной коробочке с надписью «Георг Ландрин». Но в этот момент ему в коленку ткнулся чей-то теплый нос. Это был Вилли. Позади него шла хозяйка.

— Здравствуйте, Клим Пантелеевич, а где же ваш друг? Он все еще нездоров?

— Добрый вечер, Лика! — воскликнул Ардашев. — Мой приятель выздоровел, но после болезни у него появилось опасное осложнение, по-латыни оно называется morbus boltunos и характеризуется повышенной разговорчивостью — слова лезут, точно нефть из бакинских скважин.

— Шутник! — засмеялась она.

— Угощайтесь! — он протянул ей коробочку монпансье. — С тех пор, как я избавился от курения, я пристрастился к этим маленьким конфеткам. Не знаю, как другим, а мне они помогают ускорить мыслительный процесс.

— И часто вас одолевают раздумья?

— Практически постоянно.

— И даже сейчас?

— А сейчас тем более.

— Было бы интересно узнать, что вас волнует в данный момент.

— Я ищу предлог, чтобы пригласить вас на чашечку ароматного турецкого кофе в кондитерской у Верне.

— А вы хитрец — одним предложением «убили двух зайцев»: и даму пригласили, и сделали намек на известное произведение Антона Павловича.

— Так вышло, — развел руками Ардашев. — Надеюсь, вы не против?

Она потрепала пуделя и спросила:

— Ну что, Вилли, пойдем?

Питомец, заслышав кличку, радостно залаял.

— Он не возражает, а значит, согласна и я, — улыбнулась Лика.

Кондитерская находилось совсем неподалеку. Кофе действительно оказался отменным. Нашлось угощение и для Вилли. Он оказался страшным сладкоежкой и с жадностью проглотил кусочек новомодного пирожного «Наполеон», названного так в честь столетней годовщины победы над французами. Официант с шумом откупорил бутылку золотого «Аи» и наполнил бокалы.

— За победу! — предложила тост Лика, и в ее глазах блеснули задорные искорки.

— Простите? — не понял Ардашев.

Дама улыбнулась:

— За победу над французами!

Они сделали по глотку.

— Ну вот, Лика, как вам нравится — мы сидим во французском кафе, заказываем французское шампанское, угощаемся тортом «Наполеон», а поднимаем бокалы за то, как мы разгромили этих самых французов, то есть пьем за их погибель. Не находите ли вы это странным?

— Ничуть. Они сами виноваты.

— И в чем же, позвольте узнать?

— Не надо было Москву сжигать, — в ее голосе послышались патриотические нотки. — А еще, — добавила она, — мне Кутузова жалко. Хороший был старичок, умный. А как его похоронили? Сердце в Пруссии, а тело в России. Разве это правильно?

— Наверное, нет.

«О боже! Как она наивна! — улыбнулся своим мыслям адвокат. — А впрочем, в этом нет ничего удивительного, — наивность — верный признак молодости».

— А почему вы улыбнулись?

— Не знаю. Может быть, потому что вечер хорош, а может, потому что никуда не нужно спешить. Не знаю.

— Вы меня проводите? — тихо спросила она.

— А может, еще посидим?

— Становится холодно, да и муж должен позвонить в гостиницу в восемь.