Черная мантия. Анатомия российского суда

Карватко: «Меня привезли к судье, у него уже там были какие-то бумажки. Судья посмотрел и сказал: десять суток. Я спрашиваю: за что? А мне человек, который меня привел: сейчас будет пятнадцать».

Прокурор стоически изображая невинность: «Вы обжаловали решение суда?»

Карватко с возмущением: «Как я мог это сделать?!»

Прокурор издевательски: «Элементарно!»

Диалог свидетеля Карватко с прокурором Кавериным как поединок трагика с шутом. И всю развернувшуюся перед глазами зрителей сцену можно было бы записать в шедевры театральных постановок на темы суда и следствия, преступления и наказания, если бы… если бы это не было горькой действительностью нашего времени.

Прокурор: «Какие последствия для Вас имело неуверенное опознание аккумулятора?»

Карватко: «В протоколе написали, что я его опознал».

Прокурор: «Почему не заявили, что этот аккумулятор Вы ранее видели?»

Карватко: «Всю это процедуру проводил следователь Соцков, с которым мы вместе за опознаваемым аккумулятором и ездили. Этих вопросов мне никто не задавал».

Прокурор: «Почему при виде аккумулятора в гараже Вы не заявили, что видели этот аккумулятор на даче. Взяли бы и не подчинились!»

Карватко принял это за издевательство: «Конкретно попереть на Службу безопасности РАО «ЕЭС»? Первые семь дней, когда меня отпустили, меня домой только ночевать пускали. Я бо-ял-ся».

Последние слова свидетель произнес отчетливо, по слогам.

Прокурор сошел со скользкой темы бунта против следовательского беспредела: «Это Вы указали следователю в Жаворонках на квартиру?»

Карватко: «Я даже в подъезд не заходил, я только подъехал к дому. Впечатление, что следователи там уже раньше были. Они со мной ехали и остановились – знали где, и спросили – тот подъезд или нет. Они вообще много знали. Когда меня задержали, мне сразу стали задавать вопросы: ты приезжал сюда, это зафиксировано. Как будто они все знали».

Сысоев, адвокат Чубайса: «Сейчас у Вас есть основания беспокоиться за свою безопасность?»

Карватко: «У меня была цель – дожить до суда, чтобы при людях дать показания. Конечно, и сегодня есть основания для беспокойства. Мне уже не раз говорили: «Зря ты все это затеял!»

Сысоев: «Вы произнесли «конкретно попереть на Службу безопасности РАО «ЕЭС». Что это значит?»

Прокурор и представитель Чубайса Гозман нервно заерзали. Карватко удовлетворил любопытство чубайсовского юриста: «Со мной как работали? Сначала спокойно, мягко. Потом Корягин говорит: «У нас имеются неоспоримые факты, что Служба безопасности РАО приняла в этом участие. И я должен был сказать следователю, что все происходило при участии Пиночета…».

Судья успела остановить свидетеля, пока он не пустился в подробности деятельности загадочного тезки чилийского диктатора, и сама принялась задавать вопросы.

Судья: «Имели ли Вы препятствия делать замечания по протоколам Вашего допроса?»

Карватко: «Мне конкретно объясняли, что я должен сказать».

Судья капризно: «Мне это не надо. Скажите, были ли у Вас препятствия?»

Карватко раздельно, как малому ребенку: «Я протоколы даже не читал, не было такой возможности».

Судья Пантелеева изображает из себя глухую: «Протоколы подписывали?»

Карватко и отвечает ей как слабо слышащей: «Да. Но я не ознакамливался с протоколами!»

Теперь Пантелеева симулирует старческий маразм: «В момент, когда Вы ставили подпись в протокол, почему Вы не вписали, что протокол записан не с Ваших слов?»

Карватко все еще надеется вразумить госпожу от правосудия: «А мне конкретно говорили: вот здесь расписывайся, здесь и здесь. И я расписывался».

Судья маниакально не хочет верить в коварство правоохранительных органов: «Как Вы объясните, что адвокат, которая участвовала в первом Вашем допросе, не сделала замечаний о том, что Вы читали ответы с листа?»

Карватко болезненно морщится, понимает, что над ним открыто издеваются: «Я понятия не имею, что это была за адвокат. Мне сказали – это твой адвокат. Она все видела, но ни о чем не спрашивала, она даже здоровьем моим не поинтересовалась».

Судья не потеряла интереса к игре в непонятки: «Сегодня в показаниях Вы отнесли действия Корягина и других сотрудников правоохранительных органов к незаконным. А почему Вы не писали заявлений об этом?»

Карватко отвечает ей с безнадежной усталостью: «Мне просто было страшно и за себя, и за свою семью. Если мне следователь Генеральной прокуратуры говорит, что «лично я был против, чтобы вам подбросили боеприпасы», что я должен думать об этих людях? Мне не хотелось, чтобы со мной повторилась история, которая была в Твери».

Судья, прежде изображавшая вялотекучесть мысли, вдруг, словно из засады энергично выскакивает с вопросом. О, что это за вопрос!: «А почему Вы в суде не побоялись сказать правду? Что изменилось?»