Черная маркиза (СИ)

Проснулся он, согретый уже не костром, а солнцем. Он и забыл, какими долгими бывают здесь рассветы, не то что в южных широтах, где солнечный шар выстреливает вверх, будто из гигантской пушки. Покосившись на Габриэля, который, завернувшись в одеяло, безмятежно посапывал по другую сторону от погасшего костерка, Дидье спустился к заводи и старательно умылся, пригладив мокрыми ладонями торчащие вихры — так, как бывало, ему приглаживала их Даниэль, смеясь и тормоша его.

Дидье точно знал, что ему сейчас надо сделать.

По дороге к церкви он собрал целый сноп блестящих от росы цветов, которые тонко и медвяно благоухали: сиреневые и тёмно-лиловые колокольчики, белые с лимонными сердцевинками ромашки, выглядевшие, как девчонки-скромницы, и пурпурные полевые лилии.

Боже, как же давно он не приносил цветов своей матери…

— Прости, мам, — с трудом выговорил Дидье, неловко рассыпая букет по серому, чуть потрескавшемуся от времени надгробному камню.

Он знал, что виноват перед ней и перед Мадлен, но так же твёрдо знал, что теперь всё будет по-другому.

— Случается только то, что должно случиться, — с болью прошептал Дидье, глядя в невидящие глаза каменного ангела, украшавшего могилу.

Даниэль должна была пожертвовать собой, чтобы дать жизнь Мадлен.

Отец должен был ввести в свой дом Инес и Адель, чтоб те присмотрели за его осиротевшими детьми.

Инес, запуганная властной Аделью, должна была обратить на него, мальчишку-шалопая, весь пыл своего сердца и тела — так горный родник торит себе дорогу в скале, прорываясь к морю.

И он сам, Дидье Бланшар, должен был с позором оставить родную деревню по навету, который сам же на себя возвёл — для того, чтобы вернуться сюда через много лет совершенно другим человеком… пиратом и капитаном… вернуться за своей сестрой.

Всё было справедливо.

Всё было предопределено.

Круг замкнулся.

«Но мы жаждем, чтобы на Страшном Суде нас судили не справедливо, а милосердно»…

Буквы, чётко выбитые на надгробии, — имя матери, — вдруг расплылись у Дидье перед глазами, и он досадливо моргнул.

Останься он здесь, он никогда не увидел бы огромный, волшебный, сияющий и прекрасный Божий мир.

Никогда не узнал бы Тиш и Жаклин.

Не зачал бы дочь.

И не встретил бы Грира и Морана.

Нежданное тепло, похожее на тепло вчерашнего костра, разлилось у него в сердце, когда он вспомнил о том, как запер этих двух волков в своей каюте.

— Надеюсь, они не разнесут мою несчастную берлогу вдрызг, mon chien sale! — пробормотал Дидье вслух, улыбаясь во весь рот и невольно оглядываясь туда, где мирно покачивались в фарватере реки «Разящий» и «Маркиза».

Mon hostie de sandessein, ему ведь ещё предстояло выпустить Морана и Грира из каюты!

Пресвятая Дева, и куда же ему потом бежать? Отсиживаться на нок-рее, пока те не остынут?

Решив, что подумает об этом попозже, Дидье наклонился и порывисто подобрал с надгробия несколько пурпурных лилий. И, осенив себя крестным знамением, повернулся туда, откуда, как ему казалось, на него кто-то упорно смотрел.

К могиле Инес Бланшар, жены своего брата.

— И ты прости меня, Инес, — выдохнул он, роняя цветы на надгробие, которое оказалось совсем рядом. — Прости меня, и я прощу.

Он запнулся.

Эта полубезумная от страсти женщина-девочка, которую он сперва боялся, потом ненавидел, а потом старался не вспоминать, встала перед ним, как наяву. Такой, какой она была в ту ночь, перевернувшую всю его жизнь — с залитым слезами отчаянным лицом, с растрёпанными, чёрными, как смоль, волосами, в разодранной ею самой сорочке, бесстыдно обнажавшей грудь.

Он был слишком мал тогда, чтобы понять, как надо поступить.

И поплатился за это.

Что ж…

Всё было немилосердно… но справедливо.

Лилии каплями крови сверкали на сером граните.

Дидье снова перекрестился и снова почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд.

Он рывком обернулся — перед ним стояла Мадлен.

Его сестрёнка.

Уже не в уродливом чёрном балахоне, который напялила на неё Адель, а в мужских штанах и рубахе, босая. Светлые её кудри короткими завитками топорщились вокруг круглого серьёзного личика.

— Ты что сделала?! — ошалело простонал Дидье, указывая пальцем на эти кудряшки.

— Обрезала свои дурацкие патлы, а что? — Мадлен беззаботно пожала плечами и залихватски присвистнула. — Я же теперь пират, а не девчонка!

Дидье в отчаянии закатил глаза, подавив, впрочем, невольную улыбку. Что за егоза!

— Ты пират, но ты теперь в моей команде и должна слушаться меня, — строго отчеканил он, глядя, как в зеркало, в бирюзовые, будто море на рассвете, лукавые и смущённые глаза сестры. — И учти, рука у меня тяжелая. Ты поняла?

Он машинально заправил ей за ухо растрёпанные кудряшки, живо представив себе, каких верёвок она навьёт из беззащитных Марка с Лукасом, и опять чуть не прыснул.

Мадлен горячо закивала, хватая его за пальцы и нетерпеливо их сжимая:

— Я поняла, поняла! Я буду твоим матросом и должна тебя слушаться! Тебя и того страшного капитана… — Она указала подбородком в сторону «Разящего». — Но пожалуйста, пожалуйста, сейчас ты послушай меня, Дидье!

Что такое?

Дидье нахмурился: