Черная месса

Был ли он настолько честолюбив, что ему вдруг захотелось вместо художника предстать колдуном? Я рассмеялся:

— К сожалению, я не медиум. Вам не удалось бы мне что-нибудь внушить. Впрочем, попытайтесь еще раз. Где картина?

Он молча включил свет, так что возник довольно неприятный полумрак-полусвет: снаружи до ночи было еще далеко. Тут он подошел очень близко и сказал совсем тихо, будто признавался в чем-то мучительном:

— Вы — друг господина Лунхауса. А господин Лунхаус определенно намекнул вам, что я не художник.

Я энергично защищался:

— Я — вовсе не друг господина Лунхауса. Но это правда: он убежден в том, что вы не художник.

— А что думаете вы?

— Я видел вашу удивительную картину и уверен, что это вы ее написали.

Саверио, казалось, не особенно обрадовало мое утверждение. Возможно, он не доверял мне.

— Почему вы так думаете? Что дает вам право так думать?

— На это у меня нет ответа.

Саверио настаивал:

— Предположим, к примеру, что я держал против света какой-нибудь старый обкуренный кусок старой кожи.

Я молчал. Саверио же подчеркнул слово «друг», чтобы рассердить меня:

— Ваш друг господин Лунхаус поведал вам еще кое-что. Мой дом якобы — салон для сделок господина Барбьери, а я — нечто вроде сутенера. Так? Моя роль — заманивать сюда богатых американцев. Так?

Я ответил, что меня все это не интересует. Саверио же бегал по комнате и утверждал, отчего лицо его снова приобрело приторную слащавость, что он, мол, эстет и не может обойтись без созерцания прекрасного. Затем, впрочем, он дал волю своей ненависти:

— Что за верхогляды эти Лунхаусы! Они действительно видят только то, что должны видеть! Лунхаус! Вы не находите, что каждый человек носит ему подобающее имя? — Он сделал паузу. — Луна! Видна ведь только одна сторона луны, не так ли?

Не успел я ответить, он объявил:

— Вам следует знать: я человек необразованный, я мало учился.

Это признание тоже показалось мне сомнительным.

Он пристально посмотрел на меня.

— Сколько вам лет?

— За тридцать.

— Вы, должно быть, пользуетесь известностью? Да?

Я рассмеялся:

— Из всех недугов слава тяготит меня меньше всего.

Он оставался глубоко серьезен:

— Я скажу вам кое-что. Попробуйте добиться славы только к сорока. Но постепенно, не спешите! Шаг за шагом.

— Почему вы даете мне такой странный совет?

— Почему? Потому что иначе вы многое упустите. Многого не испытаете. Ведь, боже мой, это ужасно — быть знаменитым!

Хотя и эта фраза показалась мне крайне напыщенной, я поостерегся расспрашивать дальше. Он вновь выключил зачем-то верхний свет и оставил гореть только торшер в углу, отчего усилившийся полумрак стал гнетущим. Затем Саверио проговорил, чтобы придать мне мужества:

— Слава поэта бывает и преувеличена. Возьмите Данте! Несчастный человек изобразил ад, чистилище, рай, а вот насчет леса он нам задолжал.

Он принял позу уставшего старого комедианта и принялся цитировать первые терцины «Божественной комедии».