Черная метка в паспорте [сборник]

Опер же прошел на кухню, где его новая знакомая пила воду из грязного стакана. Он предложил:

– Давай я буду мыть посуду, а ты вытирать, пока варятся пельмени. Ты любишь пельмени?

Личико в золотистых пятнышках озарила улыбка, девочка кивнула и потянулась за полотенцем на столе.

Следующий час, как заправская хозяйка, Лев наводил порядок на чужой кухне, укладывал свои покупки, объясняя дочери Рыковой, которую звали Настя, что нужно будет сделать в ее новой самостоятельной жизни:

– Хлеб, колбасу, сыр я тебе нарезал, просто сложишь в стопочку – и будет бутерброд. С молоком можно поесть. Яблоки, бананы, груши есть. Ну и вафли купил тебе. Ты ешь такие? Сок, воду, везде открутил пробки – пей, что понравится. Завтра придет тетя, она тебе поможет ухаживать за бабушкой. Ты сможешь сама за ней присмотреть до завтра?

Настя ела жадно пельмени и между укусами соглашалась:

– Смогу. Я чай умею делать, лапшу заваривать. Мыть фрукты. Мама когда болела, я все приносила ей в кровать, чтобы она не плакала.

– А почему она плакала?

Лев понимал, что это незаконно – без присутствия опекуна расспрашивать вот так девочку, пользуясь детской наивностью. Только ситуация сложилась не из простых: женщины пропали, но никто их не ищет; брошенный ребенок в опасности, а он никак не может официально ей помочь. Трагедия следовала за трагедией, при этом полиция, власть вдруг оказались бессильными. Даже он, как представитель закона, был сейчас беспомощен в чужом городе, вынужден действовать не по привычной схеме.

От дома Рыковой Гуров шел пешком, изредка сверяясь с навигатором, правильное ли держит направление. Ноги гудели от напряжения, но четкий ритм помогал сосредоточиться, упорядочить мысли. Опер продумывал дальнейшие действия – провести допрос Афанасьева, проверить документы, найденные в квартире Рыковой, и в то же время понимал, что это не поможет. Все лежит на поверхности, но у них нет доказательств, нет железных аргументов, чтобы закрыть мошенника в тюрьме и начать исследовать каждый его шаг, каждую минуту жизни, где можно найти ошибку. По дороге у Гурова созрел другой план в голове. И он, заметив возле входа в больницу уже знакомую, чуть перекошенную фигуру Сладкевича, с жаром принялся пересказывать ему свои размышления:

– Афанасьев очень уверен в своей позиции, он точно знает, что мы не найдем никаких доказательств похищения женщин. Да и, скорее всего, это не было похищением. Они знали его, может быть, добровольно приезжали на встречу в надежде исправить ситуацию, вернуть свои деньги. Ну, или вернуть отношения. Вот что он делал с ними дальше – знает только сам Афанасьев. Боюсь, что на обычном допросе жиголо не признается, слишком уж он циничен. Трудно пробить такую защиту, он не считает обманутых женщин людьми, относится свысока, поэтому давить на совесть или уговаривать бесполезно.

– И что тогда делать? – голос у Павла звенел от досады. Лица не было видно из-за ночных сумерек, но было слышно, с каким интересом он ждет ответа.

Лев расхаживал взад-вперед: пара шагов влево, пара шагов вправо. Это помогало мыслям не скакать лихорадочно, а он с трудом сдерживал волнение. Ему хотелось выплеснуть тревогу за маленькую девочку или немедленно как-то помочь ей. Он вдруг остановился, напрягся, напоминая зверя, который сейчас настигнет добычу:

– Надо дать Афанасьеву возможность совершить ошибку, разрушить его планы, чтобы он растерялся. Ведь, получается, он смеется откровенно над нашими попытками добыть информацию. А если что-то в его плане нарушить или сделать вид, что нарушилось?

Павел пожал плечами в недоумении:

– Что, например? Даже в голову не приходит ничего. Снова в СИЗО? Так его адвокат вытащит через пару суток и новую жалобу на меня напишет. – Он вдруг замолчал и неуверенно уточнил: – Или вы что имеете в виду? Закрыть его и устроить… сами знаете… чтобы без видимых телесных. Ласточка, конвертик, телеграф телеграфыч, – он перечислял названия не слишком-то законных пыток в сленге полицейских. В ответ на молчание Гурова опер протянул недовольно: – Думал я уже о таком. Не из-за того, что Бережнюк требует раскрытий, а женщин мне этих жалко и ребятишек брошенных. Афанасьев – это зверь в шкуре человека, вот с ним по-человечески и нет смысла. Лучше вот так, наверное.

Гуров покрутил головой: