Черная моль

— И ты, значит, решил, что с этой рукой и жизнь твоя кончилась, да? Все в ней под откос пошло? Эх, Коля, мало ты еще, в таком случае, понятия о жизни имеешь!

— Другой жизни у меня нет, — тихо произнес Горюнов. — Вся там была, там и осталась.

— Ты сколько в больнице-то пробыл?

— Два месяца.

— Проведывал кто с фабрики или из ДСО?

— На кой я им сдался, проведывать. Я для них стал ноль без палочки. Отставной козы барабанщик.

— А ведь они тебя там, в ДСО, здорово ценили?

— Пока нужен был, пока места да призы брал, — губы его задрожали, — а как из больницы вышел, пришел в спортклуб — все, как отрезало! Тренер, наш, Василий Федорович, тот даже спросил: зачем, мол, явился? А у меня, может, там кусок сердца остался! — вдруг с надрывом воскликнул Горюнов, и по небритым щекам его потекли слезы.

Час, другой, третий продолжался этот нелегкий разговор. Горюнов охотно, искренне рассказывал о своей жизни, но как только речь заходила об убийстве, взгляд его становился сухим и враждебным, и он резко, почти истерично отказывался отвечать.

Давно уже ушел Воронцов, разговор шел с глазу на глаз, без протокола. Вдвоем они выкурили не меньше пачки сигарет, голубоватые облачка дыма висели под потолком, в комнате сгустились сумерки.

Сергей наконец встал, открыл окно, и с улицы ворвалась тугая струя холодного, свежего воздуха. Подойдя к Горюнову, Сергей положил ему руку на плечо и устало сказал:

— Сними, Николай, тяжесть с души. Ведь сам знаешь, хороший человек погиб. А почему? За что? Ну, зол ты на него был, знаю. Но разве хотел ты его смерти? Хотел, скажи?

Горюнов, опустив голову, упрямо молчал.

— Не хотел, — продолжал Сергей. — Не мог хотеть. Больше тебе скажу: ты даже не знал, что у того пистолет был. Не знал, верно ведь?

— Ну и что с того? — глухо спросил Горюнов, не поднимая головы.

— Не хочу тебя, Николай, ловить на слове, — улыбнулся Сергей. — Но ведь ты сейчас сам невольно признал, что знаешь об убийстве. Только вот что мне непонятно: неужели у того человека было больше злобы на Климашина, чем у тебя?

— Не было у него злобы, — почти равнодушно ответил Горюнов.

— Для чего же стрелял? За тебя мстил, что ли?

— Может, за меня, а может, и за других. — И, словно спохватившись, Горюнов мрачно посмотрел на Сергея. — Все. Больше ни слова не скажу.

— А то, что сказал, в протокол запишем?

— Для протокола я ничего не сказал!

— Как хочешь. Но того человека надо поймать. Это опасный человек. Сегодня он убил Климашина, завтра — другого.

Горюнов помолчал, потом еле слышно сказал:

— Это — ваше дело. Я друга не выдам.

— Не друг он тебе, — спокойно возразил Сергей. — Настоящие друзья тебе — Володя Соколов, Махлин, Сиротин, Владимиров и… Клава. Забыл их?

Горюнов молчал.

— Значит, забыл. А они тебя не забыли. Вот послушай, что про тебя нам написали.

Горюнов слушал молча, низко опустив голову, и только вздувшиеся на скулах желваки говорили о напряжении, с которым он ловил каждое слово.

Сергей кончил читать.

— Верно написано или врут?

— Верно, — сквозь зубы процедил Горюнов.

— Так пишут только друзья, Коля. Настоящие друзья. — Сергей помолчал и вдруг неожиданно спросил: — Хочешь увидеть их?

Горюнов ошеломленно посмотрел на него, потом на лице его проступили красные пятна, и он грубо, мешая слова с бранью, закричал:

— Не хочу!.. Ничего не хочу!.. Чего в душу лезешь? — Тяжело дыша, он наконец смолк.

— Да-а, — протянул Сергей. — Однако устали мы с тобой порядком. На сегодня хватит, Коля. А о друзьях все-таки подумай.

Не поднимая головы, Горюнов враждебно спросил:

— Завтра кто меня потрошить станет?

— А с кем бы ты сам хотел говорить?

Горюнов помолчал, потом еле слышно сказал:

— С вами.

В ту ночь Сергей долго не мог уснуть: будет или не будет говорить Горюнов, признается или не признается «для протокола»?

Но Горюнов не признался. Не назвал он и своего сообщника. Единственно, чего добился от него Сергей, — это косвенного подтверждения, что человек тот — шофер и москвич. В сочетании с имевшимися уже приметами это были очень важные сведения.

Работа Лобанова и Козина приобретала теперь первостепенное значение.

Итак, три машины — дело, казалось бы, несложное. Но круг теперь сузился, и вероятность, что преступник находится внутри его, так возросла, что Саша Лобанов, несмотря на свою кажущуюся беззаботность, решил никому не перепоручать проверку водителей.

Одна из машин принадлежала частному лицу, композитору Зернину; у него работал один водитель. Вторая машина была такси, а третья обслуживала строительный трест; на каждой из них работало по два водителя, посменно.