Черная молния вечности (сборник)

Поэзия обращает количество в качество, в отличие от масскультуры – прислужницы глобализма, обращающей качество в количество. Но так называемому «идеальному», то есть глобальному обществу поэзия не нужна, а поэты – тем более. Об этом прозорливо говорил ещё в античные времена великий Платон. Впрочем, термин «идеальное общество», подаренный нам Платоном тысячелетия назад, весьма сомнителен, как и сомнителен термин «демократия», исторгнутый на свет Божий рабовладельческим строем. Поэтому я постоянно заключаю слова «идеальное общество» в кавычки и открывать их не собираюсь. На сей счёт и без меня мудрецы найдутся.

Но если всё-таки следовать логике Платона, то современный Евросоюз – пародийное подобие рухнувшего СССР – помаленьку обращается в настоящее «идеальное общество», поскольку истинная поэзия в Европе сходит на нет. Исходя из современной реальности и темпов «еврошизации», человеческой жизни вполне достаточно для искоренения поэзии как проявления Божественного Духа. И это не тёмный футурологический прогноз, а жёстко расчисленное грядущее, ибо дети в Западной Европе стихов практически не пишут. «Идеальному обществу» не нужны трезвые мечтатели, но необходим безумный человек-покупатель. Такое целенаправленное преображение человека творящего в человека покупающего явно не кончится торжеством абсолютного добра. Чем кончится, загадывать просто не хочется, ибо обращение мононациональных стран Европы в многонациональные уже сейчас ставит такие глобальные вопросы «глобализму», что тень грядущего порою кажется чёрным солнцем. Забытый ретивыми поклонниками в литературной суете, кумир шестидесятых годов прошлого века, мужественный Эрнест Хемингуэй в своей Нобелевской речи сказал:

«Жизнь писателя, когда он на высоте, протекает в одиночестве. Писательские организации могут скрасить одиночество, но едва ли повысить качество его работы. Избавляясь от одиночества, он вырастает как общественная фигура, и нередко это идёт во вред творчеству. Ибо творит он один, и, если он достаточно хороший писатель, его дело – изо дня в день видеть впереди вечность – или отсутствие таковой».

Замрём на миг во тьме с закрытыми глазами, откроем глаза – и без страха вглядимся в грядущее, ибо человек – машина времени, и грядущее – в нас, равно с вечностью и с голосом нашей совести.

Искра вечности Божьей светится в каждом из нас. И дай нам Бог хоть малым светом озарить погибающие души и обозначить свет живым.

И – за глобализм!.. За глобализм Человека! Да услышится голос Человека над поруганными землями, над отравленными водами под слепнущим уходящим небом! Да возвысится голос Человека о надежде и спасении в борьбе с мировым злом и одиночеством, и золотое Солнце победы закроет чёрное Солнце погибели в Новом Небе над Новой Землёй.

Сны последних времён (документально-художественное историческое повествование)

Часть первая

Глава первая

Сокровенную историю нашего бытия ведает один Господь, и «проходит образ мира сего». Суетный, настырный человеческий разум не ведает даже то, что знает: ибо глухонемые в бессветной ночи следуют за слепцами, а слепцы громовым полднем тщатся услышать от глухонемых неизречимое слово истины. Но вопреки здравому смыслу вершится история мира, не прерывается дыхание спящих и бодрствующих, пылают живым огнем умершие тысячу лет назад звезды и не отводят глаза от восходящего, тяжелого солнца последние белые орлы.

Но уже дрожат, колеблются, сдвигаются краеугольные планетарные камни – и неспешно расходятся в праздной, благостной, одинокой толпе два одиноких человека. И не слышит их шагов никто. И никто в каменном зимнем городе не знает, что они уже не встретятся на этом свете. И ни радости, ни печали, и равнодушное одиночество вокруг. Но томят грозовые предчувствия души, забывшие свое бессмертие, – и тень грядущего незримо застит серебряное солнце Рождества.

* * *

Нынешней ночью он опять виделся во сне с покойной матерью. Эти сны он не отделял от жизни, но не говорил о них никому, бережно хранил в себе потустороннюю явь – и она ответно хранила его одиночество от безумия. Но сегодняшний сон выпадал из ряда заветных видений, он был подобен смертоносному камню, всплывшему со дна ледяной, угольной, бесплодной тьмы. Огромный – огромней неба, – осклизлый камень, как неземное чудовище, поглощал сознание, обращал пустотой цепенеющие мысли, выворачивал наизнанку гудящее сердце – и не доставало сил опрокинуть его в бездну забытья.

Но как прекрасно было все вначале. Ему снилась солнечная лесная дорога. Теплый ветер шелестел в молодой дубовой листве, светились птичьими глазами кусты отцветающего шиповника, клубились облака света над дальними соснами – и он, повзрослевший и в кого-то влюбленный, возвращался по старой, укромной дороге с войны. Мать сидела на раскладном стуле возле дома, молодая, красивая. В белом глухом платье и серебристой широкополой шляпе, как в ранние годы. Он первый увидел ее, но она тотчас подняла голову и воскликнула: