Черная неделя Ивана Петровича

— Я же вам объяснил, гражданин начальник, что ни о каких Васях со Сливянки, ни о какой Подрубенской мне ничего неизвестно, — собрав последние силы, довольно твердо сказал Пыпин, и Иван Петрович в глубине души зауважал отчаянную твердость зеленоглазого.

«От таких женщины обычно без ума», — не по делу подумал Крабов.

— А где вы поджидали Васю, когда он церковь брал? — спросил он.

В машине поджидал, но как ты это докажешь? В машине, рядом с гастрономом. И Васька перепсиховал еще за мою стоянку на светлом месте. Дурак Васька — на светлом месте не так подозрительно…

Ответа вслух не последовало, Пыпин только беспомощно пожал плечами. И тогда Иван Петрович пошел с козыря:

— Сколько вы хотели взять за седьмую икону с этого, ну, как его?..

С Князя? Три с полтиной, но ведь жался он, собака, а теперь — ни ему иконки не видать, ни Васе свободы. Черт побери, неужели на Князя вышли? Вот тут и мне крышка. Два свидетеля, и я посередке. Прихлопнут. Если узнают, что Князь наводил на эту церковь, полезут и другие эпизоды, и Князь отгрохает настоящий срок. Сразу позвоню, как выскочу отсюда, сразу звонок… Две последние цифры — двойка и семерка, а то путаю. А вдруг и его взяли?..

Иван Петрович спокойно привстал, взял со стола большой телефонный справочник и начал его листать. Воцарилось молчание. Фросин был доведен до крайности и даже не шевелился. А Пыпин, уставясь в пол, продолжал — генерировать:

Князь заляжет на дно, к Симке на хату, а может, еще куда. Васька на меня понесет, но кто ему поверит? У него две ходки за плечами… Отобьюсь. Черт с этим тайником, другой устрою. Главное — выскочить отсюда и позвонить, а то Гаврилыч решит, что я его продал…

Иван Петрович карандашом подчеркнул «Княжевич И. Г.» и любезно протянул телефонную книгу Пыпину:

— Звоните отсюда и просите поскорее податься к Симке.

Это был рискованный трюк, но по тому, как сразу обмяк Пыпин, Иван Петрович понял, что попал в точку.

— Дайте бумагу, я все напишу, — глухо сказал Пыпин, и Иван Петрович, почувствовав себя подлинным хозяином кабинета, протянул ему несколько листов из пачки, лежавшей на углу стола.

— Макар Викентьевич, давайте пока покурим, — обратился он к медленно выползающему из сомнамбулического состояния Фросину.

И в голове у него замелькало:

Приходит тут дилетант с улицы, и все готово. Как? Как ему удалось? Ни черта не понимаю? Этот Пыпин ведь ни слова не сказал. Неужели Крабов всю ночь вел следствие? Но не мог же он своими силами разыскать и вора и барыгу. Да он и подробности-то ни одной не знал, даже с делом не знакомился. Что за чушь? Опять фокусы. Сначала на полтора червонца меня расколол, теперь на все три — попробуй добыть «Наполеон» без наценки. И Пыпина надо срочно арестовывать и всю его шайку. А я как раз хотел дело законсервировать, всем растрепался, что надо ждать, пока седьмая икона всплывет, что Пыпин, скорее всего, честный коллекционер. Кошмар! Если кто узнает об этом допросе, засмеют. Галка из дому выгонит. Вот и проучил толстого остолопа…

Обида вскипела в душе Ивана Петровича. Он встал и, не попрощавшись, довольно сильно хлопнул дверью. Настроение вконец испортилось.

«Скотина неблагодарная, — решил он. — И я добрый осел — за четверть часа утопил зеленоглазую кожанку, а вместо спасибо — толстый остолоп… Всем, всем приношу несчастье. И бедную Аннушку чуть до инфаркта не довел, и на службе не то, и здесь…»

Все не клеилось в жизни. И автобус, который ушел из-под носа, не клеился. И другой автобус, который сломался на полпути между двумя остановками, из-за чего Ивану Петровичу пришлось, чертыхаясь и невообразимо балансируя, пробираться с полкилометра по сплошной грязи, где фальшивые кочки расплывались при малейшем прикосновении, ничуть не мешая ноге проваливаться в очередную вязкую лужу. И еще была пустая, всеми покинутая квартира, без Анны Игоревны и Игорька. И, следовательно, в перспективе замаячил поход к теще с уговорами и выговорами, с нареканиями и обвинениями в тиранстве.

Иван Петрович без охоты пожевал кусочек плавленого сыра, завалявшийся в холодильнике, подогрел чай. В квартире стояла невероятная тишина — ни криков, ни чужих мыслей. Пустота. И от этой пустоты стало Крабову не по себе, захотелось куда-то пристроиться, но с непременным условием, что сначала его пожалеют и признают невиновным во всем случившемся.

Иван Петрович походил из угла в угол, потом почитал газету, и она показалась ему такой же пресной и безвкусной, как чай или плавленый сырок.

«Поваляюсь», — решил он и почему-то отправился на диван в комнату сына. Здесь пахло Игорьком и было как-то спокойней.

Иван Петрович прилег и долго изучал потолок. Как попал в руки к нему Игорев револьвер, почти всамделишный кольт? Иван Петрович приставил кольт к виску и подумал, что вышла бы недурственная сцена, что многие бы вспомнили о нем и пожалели. От этой мысли сделалось теплей. Впрочем, многие ли? Он отбросил руку с кольтом подальше, глубоко вздохнул и погрузился в дрему, постепенно утащившую его в странный, ни на что не похожий сон.

7