Черная неделя Ивана Петровича

Зал растворился, и Крабов понял, что он присутствует в качестве почетного гостя на открытии собственного памятника. Нечто огромное, заключенное под большим черным полотном, пульсировало посреди форума Феодосия, который почему-то порос зеленой травой — и это глубокой осенью! и вообще напоминал милый сердцу Ивана Петровича пустырь за Приморским парком в его родном городке. Крабов со всей подобающей серьезностью следил за церемонией, но в глубине души сильно переживал, чувствуя, что под черным покрывалом скрывается нелепое живое существо, живой символ его, Крабова, невиданного взлета. Говорились какие-то многоцветные медовые речи, а существо под покрывалом пульсировало все слабей.

Наконец, покрывало сдернули, и Иван Петрович сразу понял — поздно! Его двойник-символ безнадежно мертв — изящная бронзовая конструкция, по смыслу которой Иван Петрович, совсем как Беллерофонт, возносился на Пегасе к Олимпу или к иным сияющим вершинам, навсегда застыла в полувзлете-полупадении. Навсегда — это, конечно, фигура, на самом деле был отмерен срок, весьма небольшой срок до полного уничтожения озверевшей толпой захватчиков, которая именно на Пегасе раскрутит свой тугой клубок злости и неудач, свое многолетнее ожидание никак не наступающего на земле царствия небесного, где можно было бы жрать и пить вволю, не рискуя получить ржавым наконечником копья промеж лопаток, не натирая задницу дешевым, но все же купленным в долг седлом, не кланяясь до треска в пояснице сильным мира сего. И снова в Ивана Петровича проник непостижимый магнетизм слияния со своим двойником — он втягивался в бронзового Беллерофонта и отвердевал.

— Ничего не выйдет! — закричал Фросин. — Не увильнешь!

И Иван Петрович почувствовал, что его вместе с крылатым конем стаскивают с гранитной глыбы и снова волокут в огромный тронный зал.

«Только причем здесь Пегас? — думал Иван Петрович. — Потом все свалят на бедного коня. Скажут, что он и распихал византийцев по темницам».

Мелькали папки. Работа продолжалась.

— А что мы тут делаем? — спросила Леночка, понемногу осваиваясь с обстановкой. — Куда их уводят?

— Не знаю, — нехотя ответил Иван Петрович. — Ничего не знаю.

— А по-моему, что-то не так, — громко сказала она. — Не мое, конечно, дело, но им грозит что-то нехорошее. Вы должны узнать…

— Т-с-с… — делая страшные глаза, зашипел базилевс Фросин. — Вы мешаете работать.

— Я лучше пойду, — обиделась императрица и, легко соскочив с трона, оказалась на подножке невесть откуда вырулившего автобуса.

— Если сидеть на справке, то и без квартальной премии останешься, бросила она напоследок.

На прощание Крабов уловил с ее стороны нечто вроде импульса жалости к странному толстячку, который ввязывается в какие-то сомнительные дела, и ощутил страшное одиночество. Крылья Пегаса уныло повисли, и старый конь всем своим видом показывал, что зарядить бронзового Ивана Петровича творческим оптимизмом уже невозможно.

— Я, пожалуй, тоже пойду, — сказал, ни к кому не обращаясь, Иван Петрович. При этом он напряженно соображал, как забраться с таким конягой в обычный рейсовый автобус и не следует ли позвонить и вызвать грузотакси.

— Ни в коем случае! — завопил Фросин, снова превращаясь в вечно нахмуренного грозного базилевса и резко нажимая на большую красную кнопку звонка. В зал ворвалась целая толпа стражников с грозными кувалдами наперевес, а впереди бежал рецидивист Вася с автогенным аппаратом в форме шмайсера.

«Значит, меня уничтожат вовсе не латиняне, а, так сказать, свои же, удивленно подумал Иван Петрович. — Вот и верь после этого историческим фильмам…»

Звонок кричал все надрывней, и Иван Петрович почувствовал, что неведомая сила, которая несомненно ассоциировалась с силой Архимеда, выталкивает его из зала куда-то вверх. И даже забронзовевший Пегас ожил и слабо взмахнул крыльями, словно пробуя эти давным-давно затекшие атавистические конечности…

Твердая рука Анны Игоревны стягивала с Ивана Петровича одеяло.

— Вставай, Ванюша, вставай, — приговаривала она, — уже и будильник отзвонил. Я тебе чаек приготовлю.

«Константинополь падет потому, что я не завершил свою работу, мелькнула у Крабова совершенно дурацкая мысль. — Ну и идейки у этих византийцев… Впрочем, при таких мурцуфлах нечему удивляться».

Чай был свежезаварен и вкусен, как никогда, и у Ивана Петровича даже осталось несколько минут для сладкого утреннего перекура. Это казалось превосходным предзнаменованием в решающий для Ивана Петровича день, каковым и была данная пятница.

16

Да, наступила решающая пятница, и все устремления, посетившие Ивана Петровича после путешествия к своевольным византийцам, связали его с цирком, а конкретно — с комиссией Ильи Феофиловича.

К этому событию Иван Петрович готовился весьма тщательно — он заранее выговорил себе библиотечный день с одиннадцати часов. Подобной формой творческого отпуска он пользовался очень редко, даже реже одного законного раза в месяц, и систематическая скромность оказалась в данном случае как нельзя кстати.