Чёрная обезьяна

Убегая от криков, мальчик вдруг нагнал неведомо куда бредущую мать. Ее лицо изменилось, будто она потеряла свой дом, свой язык и свое прошлое.

Он хотел окликнуть ее, но раздумал и, развернувшись, быстро побежал назад.

Солнце уходило за крепостную стену, и он стремился к нему.

В сторону крепостных стен тянулись повозки с дымящейся едой. От голода идти позади повозок было невыносимо, и мальчик обежал их. И чем ближе был он к стенам, тем больше пугался, что почти не слышит ора, и ругани, и свиста стрел, и звона железа.

Возле крепостной стены разрубали бревна пополам для провалившихся половых плах на верхнем ярусе. Мастеровые чинили деревянные ступени.

Мальчик попытался миновать их.

– Куда? – спросили мальчика недовольно.

– Там мой отец, – соврал он.

Его знакомый солдат сидел и гладил свою хромую ногу. Вокруг всё было сыро от крови, и мальчик не решился сесть и лишь попытался стоять так, чтоб в него не угодила пущенная с лугов стрела.

Откуда-то, кажется, из глубин рва, раздавалось неотвязное детское нытье.

– Они ушли? – спросил мальчик.

– Нет, – засмеялся солдат. – Им просто стало темно умирать.

– А кто там шумит? – спросил мальчик, указывая рукой.

– Это пытаются поджечь навес, под которым недоростки долбят мотыгами свою нору в город.

– И не могут поджечь? – спросил мальчик, трогая потрескавшиеся губы языком.

– Могут, – будто радовался каждому своему ответу солдат. – И уже поджигали. Но недоростки оттащили навес, потушили его, уложили крышу своими мертвыми и вновь придвинули этот пирог к самой стене.

– Мертвые не горят?

– Горят, – улыбался солдат. – Но недоростки показывают, что им не жалко даже своих мертвых.

Солдату принесли еды в котелке, и он стал жрать, не обращая внимания на мальчика.

С недоеденным куском во рту, глядя куда-то в сторону, он вдруг сказал:

– Они не умеют воевать, не умеют брать стены, ничего они не могут... Но у них нет страха, никакого...

Мальчик прислушивался к мычанью и блеянью убойного скота и видел несколько костров в стане малых людей. Они тоже готовили себе пищу.

Вослед за ушедшим солнцем появилась первая моргающая звезда.

– На, – сказал солдат, подавая остаток варева в котелке.

Мальчик съел все, выскребая еду рукой.

– Ты правда был в походах? – спросил он, облизывая руки.

– А ты не верил? – оскалился в полутьме солдат.

Над ними пролетела одинокая стрела и упала в разожженный под стеною костер.

– Посмотри тут, – попросил солдат, поднимая подбородок и притягивая пугающуюся руку мальчика куда-то к своим скулам. – Эти две мозоли, на которых уже не растет борода, называются рогами. Чтобы появились такие рога, нужно носить шлем три года.

Мальчик отдернул руку и опять потрогал губы языком.

– Я ходил шесть лет из земли в землю, – сказал солдат, – и меня мучает только одно: я никогда не слышал языка, на котором говорят эти недоростки.

Как ночная остроклювая птица, пролетела еще одна стрела.

– А зачем ты менял свой кинжал? – спросил мальчик.

– Я? – засмеялся солдат. – Я его меняю уже три года, и он никак не уйдет от меня. Отец сказал, что если я поменяю сталь на хлеб, то потеряю честь, а если сталь на мясо – то сохраню. Истолковать отцовский завет дело нехитрое, но куда лучше сказанное отцом обмануть и миновать.

С крепостных стен то и дело бросали факелы, чтоб рассмотреть, не подходят ли малые люди к стенам. Может быть, они видят в темноте?

Когда мальчик закрыл глаза, эти факелы какоето время падали вниз и там мутно горели – один, другой, третий, – но очередной факел упал и сразу потух.

Бухали бубны. Сочилась всё время мимо губ родниковая вода. Дикие пчелы уселись на дерево, и оно переливалось на солнце, как драгоценный камень. Мальчик рвал ртом щавель, и ему было кисло так, что глаза сначала нельзя было зажмурить, а потом раскрыть.

И снова забили бубны, а раскрыть глаза все еще было нельзя, невозможно, невыносимо, такой вот щавель и немного земли с ним.

– Вот они! Вот они! – кричал кто-то.

В том месте крепости, где малые люди работали мотыгами, вдруг показались выползающие из-под стены в город головы в грязных цветочных венках, за ними хилые плечи и тонкие спины. Недоростки просачивались через такие щели, куда большой человек вроде мясника не просунул бы и руки.

Какое-то время все в онемении смотрели на появляющихся будто из земли костлявых червей, обросших исцарапанной кожей и потными свалявшимися волосами на крохотных головах.

Потом обвалился сразу большой кус стены, и недоростков высыпало как орехов. Но пока набегающие сзади недоростки давили, те, что шли первыми, поняли: дальше идти некуда. Едва ли не вровень с крепостной стеной проход в город широким полукругом был завален кулями с мукой и солью – их до самого утра таскали с городских амбаров.

Недоростки растерялись. Сверху на них посыпались камни и полилась смола, а с высокой деревянной башни, выстроенной за кулями, ударили лучники.

Мальчик, стоящий на стене, тоже схватил небольшой камень, подбежал к краю, чтоб его бросить вниз, но так и застыл с ним.