Чёрная обезьяна

Я опять услышал, как он улыбается в трубку – той самой своей слегка застенчивой улыбкой.

– Слышишь меня? – я перешел на «ты».

– Слышу вас, – ответил он спокойно, видимо, все еще думая, что у него только что была галлюцинация или кто-то посторонний вклинился в наш разговор.

– Лучше б ты выращивал натуральных уродов на своих скотобойнях для уничтожения еще больших уродов! – заорал я. – Создал бы из них орду. Понимаешь, нет? Собрали бы орду, научили бы ее не дрочить там – этому вы учить умеете, а... а идти, как саранча, по земле и жрать всё, что наросло. Вот так!.. Но книги... Книги, боже мой!.. А?

Со мной уже никто не разговаривал.

Я еще раз набрал тот же номер, по которому меня милостиво соединили минуту назад, но на этот раз там вообще никто не ответил.

Уже разогнавшись и не умея остановиться, я минуту осматривал стационарный телефон в поисках электронной записной книжки, где сохранен Алькин номер, но в нем не было таких функций.

Пришлось лезть за мобильным, искать там – нашел, но с мобильного ее не стал вызванивать, я б определился на ее маленьком, ароматном и розовом, как расплавленый чупа-чупс, аппарате, вряд ли она... желает меня...

Поглядывая в мобильный, набрал отвыкшим от механического провертывания пальцем номер, она взяла трубку, спокойно произнесла слово, похожее по звучанию на какую-то вещь, что хранится на столике в туалетной комнате, – шампунь, крем, мыльница, флаконы с ароматизирующими жидкостями: алло. От этого слова пахнет чем-то неживым, когда оно попадает на язык, кажется, что ты лизнул мыло.

– Алло, – еще раз повторила Аля.

– У меня серьезная проблема, – сказал я первое пришедшее в голову.

Она долго молчала.

– Ну, – наконец произнесла она.

Пока она молчала, я думал о том, что хочу, хочу, хочу того, чтоб она заговорила, – и поэтому никаких проблем не придумал.

– Я слушаю тебя. – Таким голосом, кажется, в пору моего детства умели разговаривать игрушки за стеклом витрины магазина «Детский мир».

– Когда я читаю книгу, – ответил я, – у меня под рукой всё время нет закладки, и я запоминаю страницу.

– И? – сказала Аля.

– Потом храню эти цифры в голове и не помню их предназначения –17, 31, 73, 126... Никак не могу забыть. Не знаешь, что делать с этими цифрами?

Определенно, сегодня у меня открылись невиданные способности – я стал слышать и видеть по телефону то, что слышать и видеть невозможно.

Аля закусила губу.

– Ты думаешь, я хотела делать с тобой... все эти вещи? – сказала Аля, едва разжимая губы, чтобы не закричать. – ...Может быть, и хотела, но это неважно. Я хотела принадлежать тебе. Вся, целиком.

Я еще немного подержал трубку возле уха. Вспомнил ощущение ботинка в руке и вдруг пожалел, что тогда не ударил этим же ботинком ее по губам. Сначала его, потом ее. Сначала его, потом ее.

А теперь уже нет того ботинка под рукой, и до губ не дотянешься. Ну и нечего тут обсуждать.

– Чего это вы убежали тогда? – спросил профессор, ласково разглядывая меня.

Похоже, ему симпатизировало, что я тоже в некотором смысле сумасшедший.

Я секунду молчал, глядя в сторону, потом вдруг клацнул зубами – у меня впервые в жизни получился такой звук.

Профессор удовлетворенно кивнул, словно получил желаемый ответ.

На зубах остался железный вкус, и я еще минуту облизывался и гонял слюну из щеки в щеку. Когда я произнес первую фразу – фраза потекла у меня изо рта.

– Это дело раскрыли, вы знали? – спросил я, обильно сглотнув и оттого поперхнувшись.

Долго откашливался.

– Я уже пять минут наблюдаю ваши всевозможные физиологические реакции, – сказал Платон Анатольевич. – Слюновыделение, тик, нервический кашель... Это любопытно. Вы не перегрелись этим летом? Может быть, у вас мозг, как желток, сварился уже...

– Раскрыли дело! – повторил я. – Я влез в Интернет и все прочитал в новостях! Не было там никаких детей в Велемире, всё это примнилось кому-то! Там произошла очередная дурная кровавая бытовая история – не более того!

Профессор покивал головой с таким видом, словно только что спросил меня, о чем я волнуюсь в последнее время, нет ли у меня тяжелых сновидений и мыслей о суициде, а я ответил, что только такие и есть.

Мы стояли на детской площадке возле его дома.

Дети качались на качелях.

Когда я снова начинал кашлять, они приостанавливались и ждали, словно мой кашель мешал им отталкиваться от земли и прикасаться к земле.

Сидевшая на лавочке пара поднялась и ушла. Ничего, я вас уже заразил. Через семь лет проснетесь рядом и ужаснетесь от полнокровной ненависти друг к другу. А это я вам накашлял, я.

Поспешил на их место. Ноги меня не держали.

На лавочке еще было тепло, только я успел забыть, кто сидел здесь – юноша или девушка, от этого зависело, что мне испытывать: желание пересесть левее или нет.

Профессор примостился рядом и протянул мне маленькую бутылку коньяка, я его в такой посуде так и называю: коньячок карманный.

Сам он дышал носом: только что отпил.

И горлышко было мокрое. Я с сомнением посмотрел на губы профессора. Нет вроде никакой сыпи. Оттянуть, что ли, у него пальцем губу, посмотреть, как там язык, нёбо, дёсны...