Чёрная обезьяна

Слатитцев выбежал весь расстегнутый. Расстегнут был пиджак, еще несколько – вроде бы четыре – верхних пуговиц рубашки и один из рукавов. Я с сомнением скосился Слатитцеву на ширинку, но ее в ту секунду закрывала пола пиджака. Вид у него был такой, словно у меня нынче свадьба, а он мой старший брат и ради святого дня прощает мне мою несусветную глупость.

Он что-то показал дородному полицейскому на посту возле ворот и попросил у меня паспорт.

Я достал документ, там как раз первая страница отрывается, еле висит. Пока меня пинали хачитуряны во дворике, едва не отвалилась. Хорошо еще паспорт не забрали тогда из кармана…

Полицейский двумя пальцами взял еле живую страничку за край, будто я принес ему посмотреть использованную салфетку.

– С этим паспортом нельзя по улицам ходить, – сказал он устало.

Слатитцев глянул на меня так, словно он вчера мне дал денег на лечение матери, а я только что сознался, что потратил их на ириски.

– Понимаете… – и он что-то зашептал полицейскому, пытаясь его немножко отвести в сторону, держа эдак под ручку.

– Да мне все равно, – ответил полицейский и высвободился из многочисленных пальцев Слатитцева.

– Но ведь она не совсем оторвалась, – сказал я, ласково дунув на страницу.

– Не совсем, – сказал, помолчав, полицейский и, нахмурившись по типу «как вы мне надоели все, глупцы», подписал принесенный Слатитцевым пропуск.

Я пошел за моим товарищем сквозь плечистые ворота. Слатитцев не оборачивался.

Асфальтовые дорожки, кремлевские стены наизнанку, кусты, трава, высокие окна – все это отчего-то не трогало мое воображение; единственно что я с трудом сдерживался от того, чтобы сделать Слатитцеву подножку – слишком уж брезгливая спина у него была.

Так он и дошел до нужного здания, не оборачиваясь. На следующем посту паспорт и мобильный у меня отобрали.

Слатитцев ждал меня, стоя вполоборота.

– Обидчивый, как коза, – подумал я и сказал это вслух.

Полицейский поднял глаза и снова опустил пышные, как птичий хвост, ресницы.

Слатитцев передернул плечами, будто скинул насекомое.

Мы поднялись по лестнице, прошли по коридору. Слатитцев открыл мне дверь в большой зал, где посередине стоял огромный стол, и сразу вышел, ничего не сказав.

Но через минуту опять заглянул, полазил глазами по залу – как будто там кто-то мог под стульями сидеть.

– Про безумных недоростков будете говорить? – спросил Слатитцев.

Я промолчал, с улыбкой глядя ему под мышку.

– …Тебя бы самого… проверить, – сказал Слатитцев и, не дождавшись ответа, вышел.

Не простит мне козу до самой своей смерти козячей.

На столе стояла минеральная вода, с газом, как я люблю. С шипом вскрыл бутылку, она выдохнула терпко и мягко, как ухоженная девушка в тот самый момент.

– Приветствую вас!

Знакомый голос я услышал, когда заливал себе в горло бурлящий напиток: неприятная ситуация, вроде бы ничего такого, но все равно возникает ощущение, что эту воду ты своровал.

Отняв пузырь от губ, вытер рот рукавом, поставив бутылку на стол, вытер руку о джинсы – сколько движений, черт побери, ради того, чтоб просто поздороваться. Мог бы просто кивнуть.

– Присядем, – предложил он, чуть мазнув рукой в воздухе и улыбаясь.

В этих стенах всё произносилось так, что не приходило желание ослушаться.

Не мог же я сказать: да нет, давай постоим.

Мы сели и с равнонеискренними улыбками уставились друг в друга.

У него получалось хорошо, у меня хуже.

То есть по его виду понять, искренен он или нет, было нельзя. Так и хотелось спросить: ты реально мне рад, Вэл?

– Как дела? – спросил он. Черная щетина, лицо правильное и гладкое, как хорошо остриженный ноготь. Белая рубашка, темный пиджак, не знаю, каких именно цветов, я немного дальтоник. Серьезный пиджак, если кратко.

Я улыбнулся и сделал жест плечами, вроде еще одной кривой и застенчивой улыбки.

Он понял жест в том смысле, что меня не разговоришь.

– Давно не был в нашем районе? – всё равно попробовал он еще раз.

– Давно, – ответил я. – Но там все чуть иначе…

Тут полагалось, наверное, сказать, мужественно скрывая подобострастие: «…а ты вот куда переехал, Вэл!» И оглядеться, на этот раз не очень пряча в меру сдерживаемое удивление.

– Читал твои книги, – продолжил Шаров беседу, и тон у него был такой, как будто я вышеописанное все-таки проделал.

Я кивнул.

– А я был в ваших подземельях, – поддержал я разговор.

– В смысле? – поинтересовался Шаров, не снимая улыбки, и даже глаза остались теплыми, как плывущие куски масла на сковороде; лишь бы не брызнуло.

– Ну… смотрел на всяких недоростков и прочих персонажей. Это ведь ты их там собрал? – я обратился к нему на «ты», потому что он первый начал.

Шаров посмотрел мне куда-то в переносицу, все-таки ему не понравилось мое «ты».

– Ты в своих книгах агрессивный… – сказал он, и я понял, что про недоростков он больше говорить не будет. – В жизни тоже такой?

– Нет, в жизни я беззащитный.

Шаров кивнул, совсем необидно:

– Вот и я так думал. – И тут же продолжил, затирая смысл сказанного: – Впрочем, мы все однажды можем оказаться беззащитными. Это… неприятно.

– Беззащитными перед чем? – спросил я.

Он неопределенно и даже как-то весело развел руками: