Черная пелерина

Маккинсли осмотрелся. Мебели было немного: квадратный стол из красного дерева, четыре обычных стула, диванчик — все было похоже на салон, содержавшийся аскетом. На стене над диваном висело большое полотно, писанное маслом, представляющее жестокий бой на баррикадах. И хотя это не было полотно мастера, вроде Делакруа, автору все-таки удалось четко выразить свое отношение к сражающимся с левой и с правой стороны баррикады.

— Чем могу быть полезен?

Маккинсли вздрогнул. Пуассиньяк бесшумно подошел сзади.

— Я вижу, вы испугались, — глухо заметил советник.

— Да, вы слишком тихо вошли, — признался режиссер. — Удивительно выразительная батальная сцена.

— Плохое определение, — возразил Пуассиньяк. — Батальные сцены обычно связывают с понятием войны. А здесь мы видим освободительное движение угнетенного народа. Полотно представляет не битву, но акт отчаяния и геройства с одной стороны и дьявольскую силу с другой.

Маккинсли никогда еще не слышал, чтобы мсье Пуассиньяк говорил сразу столько слов.

— Хотелось бы снять фильм об этой эпохе, — Торнтон пытался найти что-то общее с хозяином дома.

— Эпоха, эпоха! Речь идет не об эпохе, а о позиции.

— Вы опасаетесь, что я буду на стороне монархии? — пошутил американец.

Пуассиньяк с сожалением покачал головой.

— Это слишком упрощенное толкование. Ладно, когда это делают американцы, это еще можно понять, но когда сами французы на каждом шагу показывают такую несознательность, такое невежество, то руки опускаются. — Советник на мгновенье замолчал, а потом сказал:

— Но, надеюсь, мы с этим справимся!

В этот момент неплотно прикрытая Пуассиньяком дверь отворилась, и в комнату вбежал маленький песик, визжа от переполнявших его чувств.

— Гастон! — не задумываясь, воскликнул Торнтон.

В двери показалась Селестина Лепер. Под мышкой она держала тяжелую книгу в черном полотняном переплете.

— Противная псина! — она подбежала к щенку и отвесила ему увесистую оплеуху.

Заметив Маккинсли, она нахмурилась, но кивнула достаточно вежливо.

— Я уже пойду, мсье Пуассиньяк. Гастону не терпится.

— Мадемуазель Селестина, — воскликнул Торнтон. — Что я вижу: вы уже выздоровели!

— Разумеется, выздоровела. — Далее она обращалась только к Пуассиньяку. — Я взяла дневники Жозе Фуше. Подшивку положила на место.

— Я бы хотел, чтобы ты немного подождала, — брякнул Пуассиньяк.

Маккинсли подхватил:

— Ну да, конечно. Мадемуазель Селестина посидит во дворе. Мы пойдем вместе. У меня для нее есть важное известие. Ведь мы не виделись целую неделю.

Она пожала плечами и вышла, взяв Гастона в другую руку. Дверь она захлопнула ногой.

— Не беспокойтесь, она подождет, — сказал Маккинсли, обращаясь к советнику. — Забавная особа. Итак, чтобы не забирать у вас времени, я сразу говорю о своей просьбе. Я слышал, у вас очень интересная библиотека. Библиотека, достойная самого просвещенного гражданина От-Мюрей.

— У Дюмоленов тоже есть библиотека к вашим услугам, — жестко ответил Пуассиньяк.

— Вы шутите. Дюмолен собирал детективную литературу и вещи, так сказать, вспомогательные. В течение недели я познакомился со всем, что было достойно внимания. Вы ведь знаете, я сижу здесь так долго потому, что мне необходимо собрать материал для фильма. Фильм о Франции — нелегкое дело для американца. Мсье Пуассиньяк, вы мне не откажете в помощи! Я очень вас прошу, дайте мне серьезную и нужную для меня литературу! — Последнее предложение Маккинсли произнес с некоторым пафосом.

— Прошу за мной, — гробовым голосом произнес Пуассиньяк.

Они вошли в комнату посветлей, заставленную полками до потолка. Посреди комнаты стоял стол, достойный главного редактора «Юманите».

— О-хо-хо… — удивился Торнтон. — Кабинет настоящего интеллектуала.

Пуассиньяк промолчал. Торнтон прохаживался вдоль книжных полок, время от времени вынимая какой-нибудь том. Он напал на длинный ряд брошюр Вильгельма Пуассиньяка — это были многочисленные экземпляры одного и того же произведения под многозначительным названием «Организационная система Карно — нашим недостижимым идеалам!». Торнтон дипломатично вынул одну из книжечек и отложил в сторону. Через минуту он напал на серию годовых подшивок.

— Но это же сокровища! — увлеченно воскликнул Маккинсли.

— Я читаю почти все журналы вот уже тридцать лет, — сообщил Пуассиньяк. — Некоторые куски выбрасываю, а то, что, по моему мнению, проникнуто духом прогресса, подшиваю для грядущих поколений.

Маккинсли остановился, казалось, он над чем-то задумался.

Наконец он спросил:

— Мсье Пуассиньяк, а «Голос юга» вы тоже собираете? — И быстро прибавил: — Видите ли, местная пресса для меня имеет исключительное значение.

Хозяин подошел к стеллажу, наклонился и вытащил толстую пачку газет еще не переплетенных, но уже аккуратно сшитых.

— Прошу, — удовлетворенно сказал он, — вот «Голос юга», с первого января по сегодняшний день. А здесь мы имеем более старые подшивки.

Торнтон взял из рук Пуассиньяка газеты и с интересом их рассматривал. В какой-то момент он сунул руку в карман, вынул пачку сигарет. Перед тем, как закурить, угостил хозяина дома. Пуассиньяк отрицательно покачал головой.