Черная радуга

1-го. Приехал в Гонготу, видел изюбра и не стрелял.

2-го. Чистил заливы. Видел медведя бурого. Он меня не видел.

3-го. Болел. Целый день лежал.

4-го. Ремонт мотора. Ночевал Зой.

7-го. Шел дождь.

8-го. Ночевал залив Чуфилин и ничего не видел.

11-го. Ходил на солонцы. Результата нет.

12-го. Опять солонец. Результата нет.

14-го. В Конском ночевал.

17-го. Ночевал Зой.

20-го. Ночевал Зой, видел два сохатых, изюбра, маленького.

И так целый месяц. Один из лучших охотников Бикина Владимир Канчуга ходил на солонцы, сидел в засадах на заливах Чуфилин, Конский, Зой, но так и не увидел пантача. Попадались либо матки, либо детеныши. Записи становились все реже, энтузиазм уступил место апатии и злобе. Тем более что был «результат», но иной: клещи так искусали его, что не мог он ни сидеть, ни лежать. Спал на животе и ежеминутно просыпался от боли.

Он не спал, и мы не спали. Смеркалось. Лежали в зимовье, снаружи монотонно зудел дождь. Двери закрыли (впрочем, комары преспокойно лезли в разбитое окно), горела лампа, в железной печке чадили дрова. Вспомнилась байка: «Какие самые лучшие дрова в тайге?» — «Сухой тальник». — «А какие самые плохие?» — «Сырой тальник». Вот уже целый час не можем вскипятить чай.

Володя рассказывал в перерывах между стонами:

— Что за зверь пантач? Даже не веришь, что тот же изюбр, которого зимой бьешь. Зимой подходи, бей — не трудно. Осенью, во время гона, так прямо на охотника лезет, драться хочет. Стукнешь котелком — он сердится. А как панты полезут изо лба, совсем другим становится. Прячется где-то, ходит черной ночью и через каждый шаг слушает, нюхает. Бережет панты. Большую силу они имеют. Если талахон из пантов изюбра поешь, кровь из носа пойдет.

Когда охотник добудет панты, он бросает все дела и стремглав, не останавливаясь ни на минуту, спускается в Красный Яр. Там панты сразу начинают консервировать — варят десять суток в воде, которую постоянно держат на грани закипания. Делают это самым верным, дедовским способом. Два опытных пантовара Николай Канчуга и Сусун Геонка, подменяя друг друга, не отходят от большого котла, обмазанного глиной, поддерживают огонь и, как только в воде появляются пузыри, выливают туда кружку холодной воды. Просто, надежно, без всякой электроники. Да и зачем она? Электроника сюда еще сто лет не дойдет.

— Почему панты изюбров такую силу имеют?

— Старики говорят: изюбр-пантач траву какую-то ест. Днем ходит далеко, ее ищет, ночью водяной мох ест для приправы, траву-лапшу в протоках. Вот панты у него и целебные.

Ударом ноги Дмитрий вдруг распахнул дверь зимовья, встал на пороге и дурным голосом заорал:

— Го-о!

С того берега кто-то откликнулся. Он еще прислушался. Где-то подняли свару вороны.

— Эхо откликается, птицы кричат, — дождь скоро кончится. Он удовлетворенно вернулся на нары, прилег. Я смотрел на него: по виду типичный ороч, а фамилия у него откуда? Видать, соблазнил его черноглазую прабабку некий казак-переселенец.

— Все же раньше они не такие пугливые были. — Вечером, когда наступает пора неторопливых разговоров, Симанчук не говорит, а поет. Получается: — Все же ра-аныпе они не таки-ие пугли-ивые были. По-о-омню, лет десять назад то-о-олкался я на бате вверх по Бикину. Зашел в залив Чубисин, а они сто-о-оят.

— Кто?

— Шесть маток и три пантача. Сто-оят себе, тра-авку щиплют.

— Ну и ты стрелял?

— Зачем? — хохотнул. — Тогда и у дома можно было настре-ля-ать.

— А где этот залив Чубисин?

— Да рядом… километра два ниже.

— Чего же мы сидим тут кукуем? — я и с нар соскочил. — Едем!

— Куда?

— В этот залив. Может, и сейчас там стоят.

— Не-е-ет, теперь они не стоят, — он криво улыбнулся.

— Все равно, поехали! — бездействие давно мне надоело. Стал шарить патроны в рюкзаке. И, как всегда, не нашел.

С ругательствами я пнул рюкзак. Огромный, тяжелый, пузатый, он был моим проклятием. Чтобы найти там что-нибудь, нужно было перевернуть все содержимое — и не один раз! Искомое обязательно оказывалось на дне. Но если я хотел сократить поиски и сразу запускал руку на дно, то вещь, как назло, находилась сверху. Однажды я положил катушку с леской на самый верх, чтобы была под рукой, и через минуту попытался ее забрать. Но не тут-то было. Катушки на месте не оказалось. Я нашел ее через полчаса в самом дальнем углу, между мешочками с крупой. Как она могла туда попасть? Но мало того, некоторые вещи исчезали в рюкзаке бесследно, и больше я никогда их не видел, судьба их становилась еще одной мрачной загадкой зловещего рюкзака.

— Ну ладно, поехали, — Симанчук широко зевнул и сполз с нар.