Черная ряса

— Вы, кажется, не совсем здоровы, — сказал он ласково, — боюсь, что работа повлияла на ваше здоровье… Возвращался ли…

Одной из особенностей нервной раздражительности Ромейна было то, что он не любил, чтобы кто-нибудь спрашивал его об ужасной галлюцинации.

— Да, — сказал он с горечью, — я несколько раз слышал голос. Кровь мне подобного не смылась с руки моей. Это еще одна рухнувшая надежда, рожденная во мне женитьбой!

— Ромейн! Мне не нравится, когда вы так говорите о своей женитьбе.

— Хорошо. Вернемся к книгам. Я думаю, что с вашей помощью дело у меня пойдет лучше. Я не знаю почему — может быть, потому, что мне приходится разочароваться во всем другом, — но стремление составить себе имя никогда не овладевало мною в такой степени, как теперь, когда оказывается, что я не в состоянии целиком погрузиться в работу. Сделаем вместе последнее усилие, друг мой. Если оно не удастся, я брошу свою рукопись в огонь и попытаюсь избрать другую карьеру. Я понимаю толк в политике. С помощью дипломатии я могу приобрести известность. В моем настоящем расположении духа управлять судьбами народа представляется мне чрезвычайно привлекательным. Мне ненавистна мысль, что наравне со всяким дураком я обязан своим положением своему случайному происхождению и богатству. Довольны ли вы своим безвестным существованием? Не завидовали ли вы тому кардиналу — ведь он не старше меня, — которого папа отправил своим послом в Португалию?

Пенроз отвечал не колеблясь:

— Вы совершенно больны душевно.

Ромейн беззаботно захохотал:

— А когда я был здоров? — спросил он.

Пенроз оставил без ответа это замечание и продолжал:

— Чтобы действительно быть вам полезным, я должен знать, что с вами происходит. Вы сами вынуждаете меня задать вам вопрос, который не дает мне покоя.

— В чем дело?

— Вы говорили и весьма разочарованно о своей женитьбе, — сказал Пенроз, — у вас серьезные причины быть недовольным мистрис Ромейн?

Стелла встала, с нетерпением ожидая ответа мужа.

— Серьезные причины? — повторил Ромейн. — Как подобная мысль могла прийти вам в голову? Я могу жаловаться только на мелочи, которые меня иногда раздражают. Даже лучшая женщина не совершенство. Нельзя этого требовать.

Истолковать этот ответ можно было только слыша тон, которым он был произнесен. Что выражалось в нем? Ирония или снисхождение? Стелла не знала тех косвенных раздражающих средств, которые пустил в ход отец Бенвель, чтобы поддержать сомнения, возникшие в душе Ромейна приемом, оказанным его женою Винтерфильду. Тон, в котором выразилось состояние духа ее мужа, был для нее совершенно нов. Она снова села, колеблясь между страхом и надеждой услышать еще что-нибудь. Священник, иезуит, втершийся между женой и мужем, вдруг принял ее сторону.

— Ромейн, — сказал он, — мне хочется, чтобы вы были счастливы.

— Как я могу быть счастлив?

— Попробую объяснить вам. Мне кажется, ваша жена добрая женщина и, по-видимому, любит вас. В ее лице есть что-то такое, что располагает в ее пользу даже такого неопытного человека, как я. Не теряйте терпения. Постарайтесь не поддаваться искушению говорить иронически — в этот тон так легко впасть, но иногда это выглядит жестоко. Я говорю это как посторонний наблюдатель. Вы знаете, мне никогда не суждено вкусить сладости семейной жизни. Но я наблюдал за другими и вот к какому результату пришел. Большинство счастливых людей — мужья и отцы. Да, я признаю, что и в их жизни бывают испытания, но зато многое вознаграждает и поддерживает их. На днях я видел человека, лишившегося всего своего состояния и, что еще хуже, потерявшего здоровье. Он с таким спокойствием перенес это несчастье, что удивил меня. «В чем заключается секрет вашего спокойствия?» — спросил я. Он отвечал: «Я в состоянии все перенести, пока у меня есть жена и дети». Припомните это и подумайте, как многим вы еще не воспользовались в своей семейной жизни.

Эти слова коснулись души Стеллы, как роса, упавшая на засохшую почву. Да, это были благородные слова! Как воспримет их ее муж?

— Я должен научиться думать по-вашему, Пенроз, прежде чем смогу сделать то, что бы вы желали. Есть ли какая-нибудь возможность поменяться нам с вами характерами?

Вот и все, что он сказал, и сказал он это в полном отчаянии.

Пенроз понял его.

— Если во мне есть что-нибудь, что могло бы служить примером для вас, — отвечал он, — то вы знаете, какому влиянию я обязан силой характера и спокойствием души. Вспомните, что я сказал вам, когда прощался с вами в Лондоне, возвращаясь к своей одинокой жизни. Я сказал, что только в вере, которую исповедую, нашел единственное утешение, способное облегчить мой жребий, и просил вас припомнить мои слова, если в будущем вас постигнет горе. Припомнили ли вы их?

— Посмотрите на книги на моем пюпитре и на другие книги, лежащие у меня под рукой на столе… Довольны ли вы?

— Более чем доволен. Скажите мне, яснее ли вам теперь вера, в которую я пытался обратить вас?

Последовала пауза.