Черная сага

А на четвертый я опять лишился аппетита, вновь плохо спал, потом быстро устал, лежал, в ушах гудело так, что я мог изъясняться только знаками, и поэтому велел Мардонию, чтобы он никого ко мне не допускал.

А Твердолобый был у Теодоры. А Полиевкт ездил в Синклит. На Ипподроме – бои колесничих, финал…

А я лежал пластом, закрыв глаза, и представлял, что вот я подхожу к источнику, вот я склоняюсь, вот шепчу…

Когда же мне наконец полегчало, я велел, чтобы ко мне срочно явились Полиевкт и абва.

Когда они вошли ко мне, я был уже как следует одет и нарумянен, но, правда, не вставал (между прочим, делать это я ни перед кем и не обязан). Итак, продолжая лежать, я им сказал, что, мол, наш предыдущий разговор меня не очень убедил, но в то же время и не оставил совсем равнодушным, и поэтому мне хотелось бы еще раз, более внимательно, прослушать все это. И абва опять рассказывал. На этот раз он был куда красноречивее и многословнее, кроме того он приводил многочисленные примеры и свидетельства, он клялся и убеждал, он даже пытался заглядывать мне в глаза…

Однако я его не слушал. Что мне были его слова?! Слова придуманы лишь для того, чтобы оправдывать дела…

Но зато как абва согревал меня! Не знаю, как это назвать, но мне казалось, что из него прямо-таки пышет какая-то неизвестная мне энергия, и эта энергия проникает в меня – и дарует мне силу, здоровье! И вот он, абва, говорил и говорил и говорил – он лгал, конечно же, а может быть и сам чистосердечно заблуждался, – а я все впитывал и впитывал и впитывал его чудесную энергию, крепчал… И наконец сказал:

– Довольно. Кое-что я понял. Теперь… Да, теперь будет так. Через четыре дня вы вновь ко мне придете, и я тогда скажу… Ну, что скажу, то и скажу. Ступайте!

И они ушли. А я работал, крепко спал, ел с аппетитом, был здоров. Через четыре дня они опять пришли и я имел с ними предлинную беседу, и абва согревал меня, я наливался силой.

И так прошли зима, затем весна. Я чувствовал себя прекрасно! А Полиевкт все глубже и глубже увязал в своих мечтаниях, а зреющий мятеж с каждым днем занимал его все меньше и меньше. Я наблюдал за этим с удовольствием. Ну а когда достойный простратиг думный советник и постельничий испросил у меня позволения, чтобы именно ему было поручено возглавить направляющееся к варварам посольство, я хоть и сделал вид, что очень этим недоволен, но все же дал добро. И он благодарил меня. Глупец! Пусть уезжает, думал я, пусть ищет, пусть не возвращается, пусть заговор развалится, пусть Твердолобый…

Но я отвлекаюсь. Итак, он уехал. И Синклит почти сразу притих. И даже Твердолобый стал не так часто появляться у нас во дворце. Зато абва Гликериус…

О, этот неугомонный, назойливый шарлатан вдруг без спросу явился ко мне и стал просить денег на свои эксперименты, и я уже хотел его прогнать, как он вдруг сказал…

Ну, одним словом, что сказал, то и сделал – как только умер Полиевкт, он тотчас же меня об этом оповестил. И я тогда сразу же принял соответствующее решение – и Твердолобый отбыл к варварам. На прощание он, конечно же, много грубо, чисто по-солдатски, дерзил. Но мне было смешно, ибо я тогда чувствовал в себе такую огромную силу, что… Да это же так всегда: тот, кто истинно силен, тот благодушен – и поэтому Твердолобый отбыл к варварам живым и невредимым. И с ним был и Гликериус, ибо этот мошенник, надо полагать, до такой степени уверовал в свои домыслы, что удержать его здесь было просто невозможно!

Да и зачем мне было его удерживать? Я был вполне здоров, я больше в нем не нуждался. Как и не нуждался я уже и в Твердолобом. Но все равно я дал ему довольно кораблей, довольно воинов, довольно провианта, и он ушел.

А я остался властвовать. И отправлял к нему гонцов, и он мне присылал своих. И там у них, на севере, все было хорошо, и слышать это мне было очень приятно, ибо все, что на благо Державе, то в радость мне…

И вдруг, проснувшись рано утром, я не встал. Долго лежал один, молчал – даже позвать не мог. Пришел Мардоний…

И все началось с начала! Я до того тогда был слаб, что первые пять дней я не выходил даже к семейному столу. Потом, хвала Всевышнему, мне немного полегчало – и я уже говорил, и слышал, и ходил. Правда, ходил с большим трудом. И лишь в сандалиях. А сапоги надеть уже не мог – ноги очень распухли. И Теодора, как мне донесли, сказала:

– Так как же теперь быть? То ли заказывать ему новые сапоги, то ли к этим сапогам подыскивать нового хозяина? Вот задача! Никак не решу.

Змея! Хуже змеи! И я велел, чтобы на север больше никого не посылали, не пропускали, не… И так далее! И было по сему! Да только что это даст? Этим разве оградишься, разве скроешь? Ведь как только я умру, так абва немедленно это учует и донесет Твердолобому, а тот, бросив войска, сорвется псом…