Черная сакура

Вот они раздели его по пояс. В роще прохладно, но он потерпит. Это умение ему еще пригодится. Пригодится, чтобы удовлетворять женщин. Теперь женщины имеют власть в государстве. Поговаривают даже, что Четырнадцатый будет женщиной! Только представьте!

Только представьте себе! Он позволит им творить все, чего они захотят, а когда придет его очередь, он их не разочарует.

Вот он совсем голый в этой холодной роще, а они ласкают его, приводят в нужное состояние. В нужное для них состояние.

— Неплохо, неплохо, — говорит та, что пониже.

— Да, неплохо, — говорит высокая и берет у него в рот.

Дайсукэ все это время улыбается. Скоро он достигнет какого-никакого успеха. Таблетки размягчили его разум, за совсем короткий срок чудовищно понизились его оценки. Стало быть, хорошо, что он может хотя бы это сделать правильно. Стоит во весь рост, полон сил, в этом уединенном лесу. Ему все равно, если целая толпа придет и застанет его за этим делом. Он способный. Он может. Но,

но,
   но,
      нет,
          нет,
              нет,

что-то отвлекает его внимание,

нет,
     нет,
          о нет.

Он вдруг вынужден остановиться, обуздать себя, приятные ощущения резко обрываются, все резко опадает, а он вот-вот собирался брызнуть. Проклятый телефон! Упал на покрытую листьями и перегноем землю и звонит, жужжит, требует внимания.

Но,
     но,
         но,

но это просто невозможно. Он видит телефон у своих ног. На экране высветилось лицо его матери. Мать звонит ему, звонит, чтобы он шел домой обедать, чтобы выбирался из этой рощи, подальше от вампиров, и шел домой. Молодому парню нужно есть мясо и овощи, чтобы становиться сильнее, выносливее. Крепче. Наверное, об этом и думает его мать, хлопоча у плиты над мисо-супом и жареной рыбой (по ее суждению, это лучше, чем всякие подозрительные таблетки с витаминами: великое дело — кухня). Но он сник, обмер, а девчонки разочарованно фыркнули — Тинк сплюнула скопившуюся во рту слюну, которая повисла на высокой траве, влажная и тягучая, — вскочили на велосипеды, устроили в седлах свою так и не полюбленную, не удостоенную внимания влажность и направились обратно к розовым стенам и мальчикам с девичьими лицами. Видать, им придется позаботиться о своих желаниях самим, им это в привычку.

Так это произошло. Прошлым вечером. Воскресным вечером на лесистой окраине чахнущей деревни.

Но вот они здесь, и их зуд совсем не утолен. Они приближаются к школе и одергивают юбки (слегка), зная, что на них будут ругаться, если их бедра окажутся чересчур открыты. У девочек нет настроения пререкаться с учителями и обслуживающим персоналом. С учителями и обслуживающим персоналом, которые вечно пялятся на бедра.

— Заманим, — говорит Тинк.

— Заманим, — говорит Танк.

Они заодно.

Подойдя к дверям школы, они надевают головные гарнитуры. Всем ученикам полагается их носить почти постоянно. Эти гарнитуры (наушники с тонкими, слегка торчащими антеннами на дужке) выполняют образовательные цели, информируют учеников о предстоящих событиях и мероприятиях; они подключены к центральным правительственным агентствам, предупреждающим о землетрясениях и возможных цунами. Эта новейшая аппаратура (изготовленная, кстати, в нашей стране) необходима для выживания в этом захолустном селении, в любом селении, захолустном или нет, везде. Но гарнитуры часто работают с помехами и выходят из строя, как и все остальное — на полуразрушенных электростанциях, на полузаброшенных заводах утечка за утечкой, — а они, ученики и учителя, пытаются заниматься повседневными делами.

Тинк думает о Томбо и о том, что она хотела бы, чтобы он с ней сделал. Сегодня будет долгий день, этот злосчастный понедельник, и долгий год, и долгая жизнь, пока Тинк не начнет получать то, чего ей хочется. А ей не хочется ни математики, ни истории с обществознанием, ни всей херни, связанной с этими тоскливыми предметами.

Тинк бесится и ярится. Внутри у нее море, горячее, бурливое море, которое то приливает, то отливает, зыбится и мечется, редко бывает спокойным, а она скоро окажется в захламленной классной комнате, и игла циркуля будет царапать и обдирать ей костяшки пальцев, пока учебный планшет не оросят капли ее горячей крови.

8

Голос катастрофы-1

Гора не умеет говорить, но обладай она даром речи, что бы она сказала? Может, сказала бы:

«Я стою здесь давным-давно, а вы не можете сдвинуть меня, нет, не можете сдвинуть меня».

Будь у горы язык, она бы, наверное, принялась дразниться.