Черная сакура

Пускай себе трещит. Я знаю, когда перестать слушать. Это обычная трепотня. А в сущности, неприкрытое хамство, и будь мы в другой стране, вероятно, я сказал бы, куда ему идти и что делать. Но здесь, несмотря на все большее распространение вульгарного сленга и засилье бессмысленной грубости (и в речах, и в поступках), от нас ожидают уважения к боссам; они всегда правы — всего неделю назад он позволил себе сексистское замечание в адрес моей коллеги, учительницы физкультуры, славной Майи, спросив ее, как такая роскошная женщина до сих пор не может изыскать способ, чтобы завести ребенка. Никто в учительской и бровью не повел при этом громогласном и оскорбительном замечании, никто не возмутился; на стороне директора выслуга лет и почтенный возраст — даже в этом вымирающем краю сохраняется традиционная иерархия. Может, развязные болельщики на мерзких субботних матчах правы? Может, всем нам следует выкрикивать друг другу оскорбления, общаться друг с другом в новой вульгарной манере — и это подействует освежающе?

Пока директор глядит в окно, собираясь с мыслями, я рассматриваю стены. Гляжу на изящные деревянные панели, которые ежедневно чистит и протирает целая бригада старательных уборщиков. Вижу изящные каллиграфические работы, старые изображения старой страны: туманные горы, черепахи, журавли, красные солнца, суеверия и идеалы; все напоминает о прежних временах, когда не было ни войны, ни беспокойства, ни социальных потрясений, когда природный мир был изобилен и щедр, а промышленность играла заметную роль. То было давным-давно, когда еще не родился никто из нас, даже директор Мисава, а теперь стало историей, но эти картины действуют успокоительно; я понимаю, зачем он развесил их здесь, понимаю их ценность, их пользу. Еще у него есть меч — длинный, сверкающий клинок, который он часто начищает в чьем-нибудь присутствии, медленно проводя по нему тканью и стараясь, чтобы свет отражался от лезвия и попадал в глаза посетителю, как будто директору девять лет, а не вдевятеро больше. Большинство не обращают внимания, устав от его показной бравады. Он кладет палец на острие, проверяет, хорошо ли оно заточено, годится ли в дело, глубоко ли войдет в человека (в кого-нибудь из ОРКиОКцев, которых он так ненавидит). Как и все обитатели исчезающих селений, он причисляет себя к крайне правым — в той мере, чтобы не прослыть совсем отсталым (все они такие, заблудшие в политике, мечутся от левых к правым, а потом обратно от правых к левым), и ни перед кем не извиняется.

— Бац, бац — и готово.

Наверное, так директор описывает наилучшую технику успешного соития, что довольно удивительно, ведь он наверняка давным-давно не занимался ничем, отдаленно напоминающим половой акт. Он улыбается, как будто только что подал мне совет, в котором я остро нуждался, сообщил сведения, которые я усердно разыскивал. Разговоры с ним зачастую напоминают задания, которые дают на уроках по иностранному языку: «Заполните пропуски подходящими по смыслу словами», только тут никаких слов на выбор не предлагается; говоря с директором, нужно заполнять пропуски самому, как будто едешь на поезде его несуразных мыслей, несущемся по скользким рельсам (он даже меня самого вынуждает приплетать метафоры, и я запутываюсь еще больше). Меня тянет сбежать отсюда, и я испытываю облегчение, когда меня наконец отпускают, мой рот наполняется вкусом воображаемого кофе.

— И еще кое-что.

Ну естественно.

— Да. Что именно?

— Я бы хотел, чтобы вы начистили этот меч. Однажды сюда может заглянуть с визитом император, а ведь мы не хотим, чтобы это место выглядело запущенным. Я уверен, он такой человек, которому нравятся чистые и блестящие мечи. Нам нужно все подготовить для него, ибо он богоподобен.

— Начистить? Вы хотите, чтобы я…

— Ну нет, не надо ничего чистить. Я сам могу начистить. Разве я сказал начистить его?

Я давно подозревал, что у него провалы в памяти, возможно, Альцгеймер, слова явно доходят до него медленнее, чем всем нам хотелось бы.

— Вы хотите, чтобы я его наточил? Да?

— Да. Именно.

Он уже просил меня об этом, и я выполнил его просьбу. Отнес меч к соседу, у которого есть точильные бруски и инструменты, которые не только затачивают лезвие, но и исправляют изъяны, удаляют ржавчину, полируют ножны, так что все становится как новенькое.

Директор вручает мне меч — церемонно, как все у нас делается. Я должен помнить, что выполняю эту работу для него. По крайней мере, на лице у сбрендившего старикашки проступает улыбка. Я должен помнить, что нельзя просто бросить меч в багажник. Кто знает, какой ущерб он причинит, если угодит в плохие руки.