Черная сакура

Неудивительно, что за последние годы селение погрязло в беззаконии; в отсутствие полиции развелось множество преступников, бродяг, беспризорников, жуликов и бесшабашных проходимцев (неуловимых, словно волки); постоянное моральное падение, неуклонное скатывание в омут. А в городах никому и дела нет. При Тринадцатом мегаполисы содержатся более-менее прилично, они по-прежнему оживленны, привлекательны и горделивы (хотя тоже слегка потрепаны). Да, пожалуй, вся страна демонстрирует некоторую стабильность, но есть ведь и маленькие селения, заброшенные полусмытые городишки; их чересчур много, чтобы ими заниматься, а населяют их старики, один другого дряхлее, — край, где нет молодости, только морщинистые лица, которые повидали слишком много, а юные отошли в мир иной или так и не появились на свет! Все хуже и хуже. Даже в школе, где я работаю, учеников почти не осталось, от силы человек сорок, а раньше было триста; лучше, да, лучше бы этим разоренным селениям вымереть окончательно и избавиться от страданий навсегда, навечно…

Я бегу. Быстро бегу по улицам. Бегу то ли от чего-то, то ли к чему-то. Нет, просто бегу. Я…

Начинает накрапывать дождик, потом припускает сильнее. Поэтому и я ускоряюсь.

Руби!

Не уверен, вслух я это выкрикнул или нет, иногда вопль звучит только у меня в голове, иногда застревает в горле, а иногда пронзительный, умоляющий, вырывается наружу, вспугивая птиц, что гнездятся на скелетоподобных деревьях; они встревоженно покидают свои нехитрые жилища, взмывают в небо, а я представляю себе, будто их тучи — это дымовые сигналы: Руби! Руби!

От бега меня мутит, накатывает внезапная слабость. Я скольжу взглядом по угрюмым закоулкам изувеченного селения, объятого вечным ледяным безмолвием, постоянным страхом, останавливаюсь передохнуть на мосту (на мосту, который крепок по-прежнему, несмотря на трещины в своде) и смотрю на реку, текущую подо мной. Столько воды. Она всегда в движении, и ничто ее не удержит. Она везде. Нашла свое место. Везде, куда хватает глаз, везде — волны и ручьи, реки и дожди, и слезы тоже.

Я снова бегу, пот у меня на лбу мешается с дождем, становясь еще жиже, еще солонее. Вернувшись в центр, я сбавляю скорость (дышать тяжело, в боку колет) и перехожу на шаг.

Чем бы я ни занимался этими сумрачными вечерами, какие бы ни совершал прогулки и забеги, где бы ни скитался и ни шагал, я непроизвольно высматриваю Руби. Я много чего вижу. Много где оказываюсь.

Неужели для этого я и брожу вечерами?

В школе нас заставляют сидеть на совещаниях. Долгих, очень долгих совещаниях. Руководители бормочут про то и про это — их лица напоминают безумные маски на какой-то мрачной церемонии, они расплываются, даже когда оказываются совсем рядом со мной, — а я сижу, клокоча от гнева: мне приходится тратить личное время, которым стоило бы распорядиться гораздо выгоднее. А как? Бродить. Бегать. Искать. В последнее время, начав об этом задумываться, я осознаю, как мало мы — все мы, люди — уделяем внимания сексу. Если это самое важное и отрадное для homo sapiens занятие, то почему его так мало? (Я говорю не только о себе.) Если бы не наша вечная усталость, разве не стали бы мы чаще заниматься любовью с нашими прекрасными женщинами, наполняя страну…

Почему столько времени уходит на всякую ерунду? Например, на вязание? Иногда я размышляю об этом на утомительных совещаниях. Многим из нас нет и тридцати, так почему бы нам не поразвлечься, не провести досуг более приятным способом, вроде разнузданной оргии? Поговорю об этом с Мариной.

Фонарный столб. Здесь обычно стоит Марина. Нет. Марины нет. Лишь одинокий фонарный столб. А ее нет. Здесь нет. Марина не здесь. Иногда моей голове нужно время, чтобы во всем разобраться. Привыкнешь, бывает, к определенному положению вещей, и вдруг оно меняется.

У меня болит голова. Над глазами. Болит лоб. И за глазами тоже. И уши заложены, они всегда заложены.

Я бреду по темному переулку. Медленно поднимаюсь по железной лестнице, стараясь ступать потише. Подбираюсь к ее окну — вуайеристские наклонности, а у кого, сказать по правде…

Марина не из тех, кто бросает слова на ветер. Она говорит, что я могу посмотреть. Я получил от нее разрешение. Она сама сказала. Зачем ждать другого вечера? Почему не сегодня? Она устраивает презентацию. Сама этого хочет. Сама меня пригласила.

Мои глаза снова выпучиваются, внутри всего моего существа вскипает внезапная боль, а потом, потом я вижу (я снова Любопытный Том) двух боковых арбитров (моих коллег) в постели с Мариной (моей шлюхой, моей шлюхой, до которой я ни разу не дотронулся, которой ни разу не заплатил даже из приличия).

Черт побери!

Все трое голые, наваливаются друг на друга. Настоящая вакханалия, словно столетия назад. Марина запрокидывает голову и хохочет (ее волосы извиваются точно змеи, руки выписывают спирали), а эти двое лапают, щупают ее (вид у нее демонический, взволнованный, она словно любуется собой).