Черная сирень

Но вот закончилась служба, и Варвара Сергеевна, очистив от воска тяжелые золотые подсвечники под массивными, укрытыми нарядными окладами иконами, и протерев на отведенном ей участке пол, почувствовала, что хоть и устала физически, уходить ей из этого дома не хочется.

Она обратилась было к сухонькой, с сердитым, но как будто и не всерьез голосом, старушке-служительнице, но тут при входе началась какая-то суета.

– Погоди, сестра, запамятовала я… Отпевать несут раба божьего. Ты теперь иди с богом и приходи, когда захочешь.

– А можно мне остаться?

Старушка не ответила.

Распахнулись двери, и в храм, стараясь ступать как можно тише и оттого неловко толкаясь, вошла группа людей в черных скорбных одеждах.

Деревянный полированный гроб поставили по центру на раздвижки.

Продолжая стоять подле старушки, которая принялась что-то быстро записывать в большой клетчатой тетради, Варвара Сергеевна вглядывалась в прибывших и вдруг поймала себя на мысли, что где-то уже видела кое-кого из тех, кто, шепотом переговариваясь и толкаясь, полукругом выстроились у гроба.

Крупные мужчины в добротных пиджаках, которые сидели на широких плечах так, словно срослись с владельцами, скрещенные за спиной или перед собой руки, коротко остриженные головы с лицами, выражавшими даже в этой скорбной обстановке воинственную настороженность.

Женщин в группе было всего две: совсем молодая, лет семнадцати девушка и другая, значительно старше.

Обе не давали волю эмоциям, но было очевидно, что они по-настоящему раздавлены горем и не вполне верят в случившееся.

Вскоре появился батюшка, который вел службу. Как теперь уже разглядела Самоварова, коренастый, плотненький, облаченный, словно волшебник, в шелковистую, золотом тканную ризу, он действительно производил впечатление, о котором говорили в трамвае вчерашние подруги. Взгляд темных глаз выдавал в нем человека исключительной, идущей из самого сердца доброты.

Началось отпевание.

Многие слова, которые нараспев произносил батюшка, были для Самоваровой (как и во время службы) неразличимы на слух или неясны по сути, но она поняла – все, что произносится, есть некие наполненные смыслом коды вселенной, и они, как и ее сны, самодоказательны, не требуют никаких поверок…

«Ушел человек из жизни, и тело его, быть может, еще пару дней назад сидевшее за столом в кабинете, сейчас, безучастное ко всему, лежит здесь. Но не́что не закончилось. И не закончится никогда. И все наши пути, какими бы разными они ни были, возможны лишь потому, что в какие-то секунды жизни мы вдруг ощущаем это не́что, которое невозможно удержать. Крошечные осколки, оставшиеся в нас от прошлых путей, порой приносят боль, чтобы напомнить о главном. Наверное, это и есть любовь… А люди пытаются вложить в это слово, в то, чем не в силах эгоистично управлять, придуманные ими определения».

Входная дверь тихо приоткрылась, и в храм, перекрестившись на пороге, вошел полковник Никитин.

Самоварову бросило в жар.

Стало понятно, почему все это время казалось, что собравшиеся ей знакомы.

Покойный был кем-то из ее бывших сослуживцев, и даже если они никогда буквально не пересекались, какое это могло иметь значение?

Следуя профессиональной привычке, полковник окинул взглядом пространство храма и тут же ее заметил.

Как будто не удивившись, он кивнул и сделал едва заметный жест рукой, обозначавший: «Я вижу тебя, поговорим позже».

Господи, а ведь таким и был их путь!

И вместе, и порознь, внутри целого, но только параллельно, и даже их исключительная по отношению друг к другу искренность, наскоро обнажаясь, так же поспешно обряжала себя в кучу формальных приличий.

В конце ритуала, когда батюшка подал знак для прощания с покойным, вдова не выдержала, припала к телу и беззвучно, а оттого еще более страшно, зарыдала над гробом.

Неумело перекрестившись, Варвара Сергеевна поспешила выйти.

Никто не нуждался в ее соболезнованиях.

И подумалось Варваре Сергеевне, в те минуты и последовавшие за ними часы: ни вдове, ни дочери не нужны жалость и сочувствие тех, кто пойдет сейчас вместе с ними за гробом.

А нужно будет буквальное: физическая и организационная помощь, таблетка в участливой ладони, накрытый кем-то стол, и с бумагами чтобы помогли разобраться… А еще – чтобы что-нибудь неожиданное вдруг вторглось и помогло ненадолго забыться.

Но с того дня покойный получит вторую жизнь.

В воспоминаниях все очищается от дурного и предстает в обновленном, привлекательном виде.

То хорошее, что было в нем, день за днем в памяти близких будет отвоевывать себе место у плохого.

Так зачем же люди ставят свечки за мертвых?

За живых надо ставить.

Никитин, задумчивый и хмурый, вышел из храма в числе первых.

Он отбился от группы и подошел к Самоваровой, стоявшей у церковной ограды.

На небе собирался дождик.

Процессия заспешила к автобусу-катафалку, за которым было припарковано еще несколько машин, в том числе служебный автомобиль полковника.

– На кладбище, боюсь, не успеваю…

– Кто это, Сережа?