Чёрная смородина

— И сколько же языков знаешь ты?

— Семь.

Пирси подавился. Я мельком посмотрела на него:

— Это те, на которых я свободно изъясняюсь и пишу. Еще три языка на уровне понимания.

Женщина с интересом посмотрела на меня:

— Какая интересная девочка! — потом подтолкнула к столу. — Читай!

— Лилея, сразу предупреждаю, что текст только похож на илани, это не он.

— Читай!

Я подошла к столу, осторожно, чтобы не поломать древние страницы, стала читать:

— «Greser rek… Dobje rozume tse robong xo anaxtare…»

Читала медленно, с запинками. Дамаскинская никак не реагировала: не радовалась и не выглядела недовольной. Потом приказала:

— Переведи!

— «И сказали боги: "Отобьются слова, что крепче…" — посмотрела на ведьму. — Не поняла здесь: то ли "голос", то ли "дух".

— Дальше!

— "И помещены между девятью…" Я не знаю, что такое "анахтар"…

И отступила назад. Лилея Дамаскинская смотрела на меня, а мыслями была где-то далеко. Потом, очнувшись, велела:

— Ступайте.

— А что такое "анахтар"? — не вытерпела я.

— "Сантия", — коротко перевела ведьма, и нас буквально вынесло в распахнутые двери.

По дороге домой молчали. Лишь Тира спросила:

— Ты поняла, что читала?

— Нет.

Метт заметил:

— Чую, зря ты рисанулась перед ведьмами. Если Верховная решит, что ты можешь ей пригодиться, она тебе жизни не даст со своими книгами.

— Может, я смогу заработать, чтобы не брать деньги Карнеро? — оживилась я.

— Тут можно заработать только геморрой, Люция, — усмехнулся Пирси. — Потому что альфа тебя здесь не оставит. Нам еще проблем с ведьмами не хватало.

Я задумалась ненадолго, потом попросила оборотня:

— Метт, не говори альфе. Вдруг ничего страшного?!

Но, наверное, все чувствовали, что я влезла во что-то паршивое.

Словно в подтверждение этих мыслей, ночью громыхнула гроза. Проснулась от грохота, села и прислушалась. Барабанил в стекла дождь. Новый раскат грома прогремел, словно взрыв, совсем рядом. За стеной запищала Тира. Быстрый топот — и в мою спальню вбежала девушка, не спрашивая разрешения, юркнула под одеяло. Я только вздрогнула, почувствовав холодные руки на своей талии.

— Тира, ты что, боишься грозы?

— Очень. Молния убила мою маму.

Я знала, что волчица сирота, но все это время не интересовалась подробностями. Стало интересно, да и спать под грозовые громыхания было невозможно. Легла набок лицом к волчице.

— Тира, а кто твой отец?

— Я не знаю.

— То есть?

Оборотница вздохнула и стала рассказывать:

— Мама по рождению была гаммой, но потом забеременела мной и лишилась статуса.

— Почему?

— Никто из волков не признал отцовство. Это значит, что, скорее всего, он уже имел пару.

— То есть у твоей мамы был… женатый, скажем так, любовник?

— Да, — девушка грустно улыбнулась. — На меня всю жизнь смотрят, пытаясь понять, на кого я похожа.

— Подожди! Но ты-то в чем виновата?

— Ребенок наследует статус родителей.

Я задумалась:

— А почему твой отец не стал омегой в таком случае?

— Мама не назвала его имя, сказала, что в случившемся виновата только она.

— Она что, силой твоего отца в постель уложила? — не сдержалась от злого смешка.

— Таков закон.

— Глупый закон!

— Тш-ш-ш, Люц, это волчьи законы. Тебе тяжело понять и принять их, потому что ты родилась человеком. И поэтому столько проблем.

— Что?

— Я тебя предупреждала: не сопротивляйся альфе. Ты не послушала и что вышло? Он едва не убил тебя.

— Тира…

— Вспомни, когда ты первые дни ходила к нему, разве он был жесток, разве бил тебя и требовал каких-то необычных… утех? Нет, все было нормально. Он занимался с тобой сексом и отпускал. Все началось, когда ты вышла на открытое неподчинение.

— Но как это можно терпеть?

— А ты хочешь сказать, что среди людей такого не бывает, и жены всегда испытывают наслаждение в постели с мужьями? Или, может быть, глядя в потолок, терпят, потому что это их "супружеский долг", потому что после этого можно будет что-то выпросить? … Не осуждай нас. У нас суровые законы, но без них наступил бы бардак.

— То есть ты оправдываешь Карнеро, Галича за то, что они так ведут себя с женщинами?

— Я не оправдываю, я понимаю. Мне очень жаль тебя. Я столько плакала, когда ты лежала в своей комнате и не могла выйти или когда сидела на цепи. Но альфа не терпит ни малейшего неповиновения. Если волк ослушался, значит, он усомнился в силе своего вожака, а это недопустимо. Альфа — это тот, в ком не сомневаются.

— Но я не могла быть игрушкой!

— Я понимаю тебя, Люцийка, я же сама такая.

— Тира не сравнивай. Эмерик спал с тобой, потому что ты ему нравилась, а не потому, что хотел отомстить, причинить боль.

— Так и ты нравилась альфе. И сейчас нравишься. Ты с первого дня зацепила Стаха, он бесился, ревновал, злился. Он тебя замечал, не забывал о тебе ни на минуту. Понимаешь? А Эмерик… Ему всего лишь нужна женщина на ночь. Появится в доме новая горничная, он будет спать с ней. Может быть, даже разницу не заметит.

— Мне кажется, ты не права. Эмерик — очень замкнутый, немногословный мужчина.

— Это точно. Даже по ночам, он мог ничего не говорить. Занимался со мной любовью, а утром молча доставлял в поместье на работу. И все! Ни слова, ни взгляда, словно меня нет!