Чёрная смородина

— Товарищ Сталин не… — Матвеев хотел было сказать «не дурак», но вовремя спохватился, — Товарищ Сталин не напишет просто так, эт`тебе не прост`так… здесь, понимаешь, важна суть: диалектически материализованные в практические дела думы о чаяниях народа, о выполнении планов пятилетки… — по привычке встал в позу оратора, прокашлялся, — в свете принятых решений партии…

— Так что делать-то будем, председатель? — прервала поток красноречия Харлампиевна.

— А?.. — глава посмотрел на настенные часы — «однако, обед уже», — иди-ка, ты, Варвара, работай, план выполняй…

День прошёл в обычной суете: сходил во двор к старому трактористу Эспердену Сергееву, отругал его: скоро работа в полях, а трактор еще не ремонтирован, тем не менее — по таёжным озёрам за карасями умудряется на нём ездить, недавно аж лося умудрился привезти. Посетил школу, дал ценные указания рабочим по ремонту классов. Особое внимание уделил ферме, где после общего разгоняя, вызвал к себе в сельсовет молодую колхозницу — подающую надежды на звание «Почётная доярка района» вдову Матрёну, с которой уже как с полгода поддерживал тесную интимную связь: супруга председателя «не даёт» уже четыре месяца. После чего уставший, но не совсем удовлетворённый: всё-таки последнее дело в спешке происходило, отправился до дому.

Супруга — Прасковья Захаровна, молча поставила перед ним тарелку с супом, нарезала хлеб, и гордо удалилась спать. Тяпнув стаканчик, председатель отужинал, перекурил. Вспомнил игривое родимое пятнышко почему-то синего цвета возле пупка у доярки Матрёны (вроде раньше не замечал), мысленно составил план работы на следующий день, и тоже отправился на супружеское ложе.

— Прасковья-а, — ласково протянул Матвеев.

Прасковья перевернулась на другой бок, Матвеев стал протягивать руки.

— Отстань!

Супруг не отстал, наоборот — стал, что называется — домогаться.

— Отстань, тебе говорят!

Коммунист взорвался:

— Да сколько это может продолжаться, в конце-то концов! Ты почему супружеский долг не выполняешь?! Забыл уже, когда твой пупок-то видел!

— А ты почему не выполняешь? — Прасковья громоздко развернулась, теперь — лицом к мужу, и впервые за много месяцев бойкота решила заговорить: — вон, люди все возмущаются: Матвеев такой-сякой, председатель, а о колхозе совершенно не думает: животина гибнет, засуха, народ то вымирает, то куда-то уезжает.

— То есть, как это я о колхозе не думаю? — Опешил Матвеев от такого заявления, — от зари до зари на ногах. Всё о колхозе, о народе только и пекусь…

— Старика бы перезахоронить надо — вот что народ требует, — колыхнувшись, супруга вновь отвернулась. Судя по интонациям и дрожи в голосе, Прасковья еле-еле сдерживала себя, чтобы не расплакаться от обиды и горечи, — тогда и планы, и все решения всех пленумов в жизнь воплотятся. А у тебя только ферма с этой оглоблей Матрёной на уме — думаешь, я не знаю!?

Трезво рассудив, что разговор зашёл в тупик, муж задумчиво выковырял из левой ноздри козявку, вытер палец об край одеяла и отвернулся к стене. «Утро вечера мудренее» — решил он…

Коммунисты — они тоже люди, им, как и всем простым строителям коммунизма, тоже сны снятся…

К подёрнутому утренним туманчиком озеру, которое находилось неподалёку от захоронения ойуна Монньогона, подошёл большой черный глухарь. «Хоро-ош!» — подумал председатель и вскинул к плечу ружьё. В этой позе и застыл: мгновенно впал в транс: ни рукой, ни пальцем шевельнуть не может. Глухарь встрепенулся, отчего все перья вздыбились, и стал стремительно увеличиваться в размерах. Перья отлетели, и вместо глухаря перед Матвеевым предстал совершенно незнакомый, сухонький и седой старик:

— Ты почему людей не слушаешь, Матвеев?

Сбитый с толку, и перепуганный Матвеев хотел было сказать в своё оправдание что-то вроде — «а я здесь совершенно не при чём», но и язык ему не повиновался. Старику его ответ, видимо, и не требовался, он продолжал вещать и сокрушаться:

— Мой «дом» совсем обветшал, а ты, как глава наслега, никаких мер не принимаешь! О времена, о нравы! Тебе же люди ясно говорят — «перезахоронить бы Старика надо, уважить». — Председатель хоть и не мог сдвинуться с места, но всё-таки почувствовал, как по коже поползли мурашки, — видишь, — старик показал кисть правой руки без большого пальца, — палец под спину закатился, неудобно мне.

Матвеев попытался в знак согласия кивнуть головой, но почувствовал, что если он это сделает, его всего скрутит судорогой.

— Ты, давай, побыстрее думай, не то — сам знаешь…

Туман сгустился — в глазах потемнело, судорога всё-таки скрутила коммуниста:

— З`з`з-знаю, з`з-зна-аю…

— Что ты знаешь, Матвеев?! — раздался требовательный голос откуда-то сверху.

Матвеев открыл глаза — перед ним маячило не на шутку встревоженное лицо супруги.

— Чего ты там знаешь? — Прасковья хоть и была зла на своего законного, тем не менее женское начало взяло верх: принялась энергично растирать своими пухленькими ручками неестественно скрюченное жилистое тело мужа, — судорога что-ли?