Чёрная стая

— Ну, так что же? — пожал плечами Шемет. — Вы прекрасны, умны, богаты, мадам. Я уверен, что в желающих занять место графа де Перигор недостатка не будет. Граф Клам-Мартиниц молод, влюблен и готов делить вас с Талейраном. Что может быть лучше? Продолжим нашу игру, мадам, чем выше ставки, тем она желаннее.

— Мои дети, — на глазах Доротеи выступили слезы, — Эдмон заберет у меня детей. Я больше никогда не увижу моих малюток. Неужели в тебе нет сострадания к чувствам матери?

— И где они сейчас? — саркастически спросил Войцех. — И дети, и чувства?

— В Париже, — опустив голову, прошептала Доротея, — но ты не понимаешь…

— Я все прекрасно понимаю, мадам, — Войцех поднялся с места и подал графине руку, давая понять, что разговор окончен. — И более не потревожу ваши чувства. Живите, как хотите.

Он проводил ее до двери кабинета и уже у порога резко развернул лицом к себе.

— Когда у меня будут дети, мадам, я позабочусь о том, чтобы они узнавали своих отца и мать не только по портретам. Прощайте, мадам. Это был незабываемый урок, и я вам за него благодарен.

Прощание с Веной

С началом поста светская жизнь не затихла, но все же преобразилась. Балы сменились лотереями и зваными вечерами, живые картины утратили фривольность, их вельможные участники все чаще представляли полотна итальянских живописцев на богоугодные темы, в театрах балеты шли только по воскресеньям, а проповеди модного аббата Захарии собирали многочисленные толпы прихожан. К дворцу Хофбург вереницей тянулись повозки с редкостными породами рыб, устрицами, парниковой зеленью и оранжерейными фруктами. Российская делегация в подавляющем своем большинстве держала Великий пост по православному обряду.

Министры и посланники вспомнили, наконец, зачем собрались в Вене. До утра засиживался за бумагами готовящийся к отъезду лорд Каслри, канцлер Гарденберг клевал носом от усталости за письменным столом, сутками не выходил из кабинета Меттерних. Представители великих держав проводили дни в переговорах и совещаниях, и к середине февраля договоренности по польско-саксонскому вопросу были подписаны.

* * *

В эти дни Шемет, как никогда, чувствовал свое одиночество. Польские патриоты, сражавшиеся на стороне Наполеона, группировались вокруг Талейрана, в чью готовность защищать интересы Польши Войцех верил не более, чем в обещания его прежнего венценосного хозяина. Князь Радзивилл и другие магнаты, связавшие свою судьбу с Берлинским двором, настаивали на возвращение территорий Герцогства Варшавского Пруссии, кружок Адама Ежи Чарторыйского видел будущее отчизны в династической унии с Россией. Обещания, данные царем Костюшко, забылись, потонули в ворохе дипломатической переписки, развеялись горьким дымом.

«У меня в Польше двести тысяч войска, пусть кто-нибудь попробует у меня ее отнять», — эти слова Александра отрезвили даже самых опьяненных либеральными речами русского царя идеалистов. Новоявленное Царство Польское занимало не более одной шестой исконных земель Речи Посполитой. О возвращении Литвы, Подолии и Волыни, захваченных Россией до 1795 года, речь даже не зашла. Галиция оставалась под властью Австрии, Познань и Гданьск получала на вечные времена Пруссия. В свободу обгрызенного со всех сторон и зависимого от самодержавной прихоти царя государства Войцех не верил ни на грош. Оставалось надеяться, что хотя бы Мединтильтас останется по прусскую сторону границы, из многочисленных зол это было бы наименьшим.

* * *

Шестнадцатого февраля Войцех выехал к северной заставе встречать Жюстину. У самых ворот мимо него проехал экипаж лорда Каслри, посланник покидал Вену, так и не добившись большинства поставленных перед собой целей, в числе которых было и возвращение Польши к границам 1772 года, и Шемет мысленно пожелал мрачноватому, но неподкупному британцу удачи в отчете перед Парламентом.

Через полчаса подъехала почтовая карета, и Жюстина, в теплой шали домашней вязки и касторовом дорожном капоре, легко спрыгнула с подножки прямо в распахнутые объятия Войцеха. Следом за ней осторожно выбралась Эгле, прижимающая к пышной груди стреляющего во все стороны любопытными глазами Тадеуша Жильбера. При виде брата Тадек рванулся с рук няньки, Войцех подхватил его и поцеловал в светлую макушку. От мальчика пахло молоком и хлебом, и встревоженной душе Войцеха на мгновение стало тепло и легко.

* * *

Жюстина с видимым одобрением оглядела свою спальню, развязала ленты капора, небрежным жестом бросила на кровать и оглянулась на стоящего в дверях Войцеха.

— Входи, входи, — Жюстина нетерпеливо поманила его одной рукой, другой распутывая за спиной узел шали, — и дверь за собой закрой. Лучше, чтоб никто не видел. И отвернись.

Войцех покорно отвернулся к стене, за спиной зашуршали юбки.

— Готово, — объявила Жюстина, — можешь повернуться.

В руках у нее была знакомая Войцеху с детства шкатулка, которая обычно стояла на отцовском столе. Слугам в доме доверяли, и драгоценности покойной жены граф держал при себе, как воспоминание об ушедшей юности.