Чёрная стая

— Ты, Вася, не переживай, — ответил Сенин, — тебя Иван Егорович отечески пожурит за остывший суп, тем и отделаешься. Ценит он тебя, и правильно делает. Вот нас с Шеметом и в крепость суд засадить может.

— Ты-то чего встрял? — с горечью заметил Войцех, вынимая изо рта длинный мундштук угасшей трубки. — Меня ведь засадить нельзя, Миша. Разжалуют, да вышлют домой, к отцу. А тебе… Эх. Прости, что втянул тебя в это дело.

— Славное было дело, — покачал головой Сенин, — и Зубов — изрядная скотина.

— Зубов — дворянин, хоть и из однодворцев, — заметил Давыдов, — а ты его перед нижними чинами дураком выставил, Шемет. Хорошо ли?

— С высоты моего происхождения, Вася, — надменно возразил Войцех, — между Зубовым и Онищенкой разница невелика.

Он отложил трубку на столик возле кресла и неожиданно расхохотался.

— Потому я предпочитаю считать, что все люди — братья.

— Да ты якобинец, друг мой! — вскинул бровь Давыдов. — С чего ж ты на войну с Бонапартом так рвешься?

— Братство по-бонапартистски, — ухмыльнулся Войцех, — посадить своих родственников на все европейские престолы. Уволь меня от такого братства.

— За что ж драться-то будешь? — спросил Сенин.

— Пока что не «за что», а «против кого», — тихо ответил Войцех, — против тирана, возомнившего, что свободу несут на штыках. А там поглядим, Миша. А там поглядим…

Перед самым Новым Годом их вызвали в полк. Шевич принял молодых офицеров по-домашнему, выговорил за проявленную строптивость, отдельно отчитал Давыдова, которого, как и пророчил Сенин, оставил при себе. Дело, с высочайшего дозволения, оставили без официального производства, но Шемета и Сенина, в назидание другим горячим головам, перевели в армию, в Шестой Гродненский гусарский полк, без обычного в таких случаях повышения.

— И Онищенку своего забирай, — сказал Шевич на прощание, — все одно ему Зубов житья не даст. А он, вишь, денщиком к тебе просится. Одному тебе денщик не положен, да вы вдвоем с Сениным едете. Ну, так и в добрый путь.

В первых числах января Шемет и Сенин, облаченные в спешно пошитые синие гродненские мундиры, отбыли к новому месту службы, в город Тельши Ковенской губернии.

Выбор

Черные тучи, сгущавшиеся над Российской Империей с начала 1812 года, отбрасывали зловещую тень и на судьбу корнета Шемета.

В Тельши друзья прибыли почти одновременно со своим полком, спешно переведенным сюда из ставшего многим почти родным Торопца Псковской губернии. Едва успев представиться шефу полка, генерал-майору Якову Петровичу Кульневу, во время Шведской войны возглавлявшему легендарный переход конницы по льду Ботанического залива, они с головой окунулись в сложную и непривычную деятельность по расквартированию гусар на постой в близлежащих деревнях.

Местное население на квартирную повинность смотрело мрачно, чему немало способствовали трудности с фуражировкой, которые многие офицеры полка разрешали угрозами применения силы и выдачей неофициальных расписок в получении зерна и сена. Суровые хмурые жемайты, только недавно перешедшие под руку империи, теплых чувств к русскому воинству явно не питали.

Войцех, на долю которого досталось размещение второго взвода восьмого эскадрона в деревне Ольсяды, справился с задачей наилучшим образом. По-жмудски он говорил бойко, на деревенский манер, а его открытая мальчишеская улыбка располагала к себе даже самых ворчливых стариков. Со своими гусарами, в числе которых было множество седоусых ветеранов Шведской и Турецкой войны, Шемету пришлось даже труднее. Но и с ними он вскоре сладил, в чем ему очень помогло доскональное знание службы и, не в последнюю очередь, слух об истории, из-за которой он попал в полк. Как иронически заметил сам Войцех в беседе с Сениным, он и думать не мог, что ему когда-нибудь пригодятся рекомендации Онищенко.

Сами они разместились в светлой и чистой горенке добротного деревянного дома, принадлежавшего пану Гинкуносу, Ольсядскому старосте. Онищенко, браво подкручивая черный ус и сверкая огненным взглядом, произвел большое впечатление на молодую и смазливую старостиху, чем и воспользовался, натащив в горницу пуховых думочек, вышитых красными петухами рушников и прочего скарба, создающего домашний уют.

По зимнему времени учения занимали всего несколько предобеденных часов, и вечера Шемет с Сениным проводили в Тельшах, где в офицерском собрании и в доме городского головы проходило некое подобие светской жизни.

Сослуживцы приняли их настороженно. Петербургский лоск и безукоризненные манеры бывших гвардейцев новые товарищи поначалу сочли признаком излишнего гонору и великосветского чванства. Обсуждалось все, от привычки Войцеха сопровождать свои мысли обилием французских цитат, до пристрастия Сенина к кельнской воде, которой он благоухал ввечеру.