— Вздор! — крикнул он. — Возьми любых двух человек, и всегда окажется, что один сильнее, а другой слабее. Сильный побеждает слабого, и это правильно. А тебя, мастер Мэтчем, следует выдрать ремнем, потому что ты непослушен и неблагодарен. И я тебя выдеру!
И Дик, умевший в самом сильном гневе казаться спокойным, начал расстегивать свой пояс.
— Вот что ты получишь на ужин, — сказал он мрачно.
Мэтчем перестал плакать; он был бел как полотно, но твердо смотрел Дику в лицо и не двигался. Дик шагнул вперед, подняв ремень. Но остановился, смущенный большими глазами и осунувшимся, усталым лицом своего товарища. Уверенность покинула его.
— Скажи, что ты был неправ, — извиняющимся тоном проговорил он.
— Нет, я был прав, — сказал Мэтчем. — Бей меня! Я хромаю, я устал, я не сопротивляюсь... Я не сделал тебе ничего дурного — так бей же меня, трус!
Услышав эти оскорбительные слова, Дик взмахнул поясом. Но Мэтчем так вздрогнул, скорчился в таком испуге, что у Дика снова не хватило решимости нанести удар. Рука с ремнем опустилась; он не знал, как поступить, и чувствовал себя дураком.
— Чтоб ты сдох от чумы! — сказал он. — Если у тебя слабые руки, так попридержи свой язык! Но бить я тебя не могу — пусть меня лучше повесят!
И он надел свой пояс.
— Бить я тебя не буду, — продолжал он, — но и простить я тебе никогда не прощу. Я тебя не знаю. Ты враг моего господина — я отдал тебе свою лошадь, я отдал тебе свой обед, а ты говорил, что я сделан из дерева! Ты обозвал меня трусом и хвастунишкой. Нет, мера моего терпения переполнена. Теперь я вижу, как выгодно быть слабым. Ты можешь совершать самые гнусные поступки, и никто тебя не накажет; ты можешь украсть у человека оружие, когда ему грозит опасность, и человек этот не посмеет потребовать его у тебя — ведь ты такой слабый! Значит, если кто-нибудь направит на тебя копье и крикнет тебе, что он слаб, ты должен дать ему пронзить тебя? Вздор! Глупости!
— А все-таки ты меня не бьешь, — сказал Мэтчем.
— Черт с тобой! — ответил Дик. — Ты дурно воспитан, но все же в тебе есть что-то хорошее, и, главное, ты вытащил меня из реки. Впрочем, об этом я вспоминать не хочу. Я решил быть таким же неблагодарным, как ты. Однако надо идти. Если ты хочешь попасть в Холивуд сегодня ночью или хотя бы завтра утром, мы должны торопиться.
Несмотря на то что Дик был опять добродушен, как прежде, Мэтчем не простил ему ничего. Нелегко ему было забыть и ссору с Диком из-за крючка, и убийство лесного удальца, и, самое главное, поднятый ремень.
— Приличия ради благодарю тебя, — сказал Мэтчем.— Но, пожалуй, я и без тебя найду дорогу, добрый мастер Шелтон. Лес широк. Ты ступай своей дорогой, а я пойду своей. Я у тебя в долгу — ты накормил меня обедом и прочитал мне нравоучение. При случае я отблагодарю тебя. Всего хорошего!
— Ну и убирайся! — крикнул Дик. — И черт с тобой!
Они пошли в разные стороны, не заботясь о направлении и думая только о своей ссоре. Но Дик не прошел и десяти шагов, как Мэтчем окликнул его и побежал за ним.
— Дик, — сказал он, — мы нехорошо с тобой попрощались. Вот тебе моя рука и вот тебе мое сердце. За все, что ты сделал для меня, за твою помощь мне, я благодарю тебя, и не из приличия только, а от всей души. Всего тебе хорошего!
— Ладно, приятель, — сказал Дик, пожимая протянутую руку. — Желаю, чтобы тебе везло во всем. Но боюсь, что не повезет. Слишком уж ты любишь спорить.
Они расстались во второй раз. И снова разлука их не удалась, но теперь уже не Мэтчем побежал за Диком, а Дик за Мэтчемом.
— Возьми мой арбалет, — сказал он. — Ведь у тебя нет никакого оружия.
— Арбалет? — воскликнул Мэтчем.— У меня не хватит сил натянуть его, да я и не умею из него стрелять. Арбалет не принесет мне никакой пользы, добрый мальчик. Благодарю тебя!
Приближалась ночь, и в тени ветвей они уже с трудом различали лица друг друга.
— Я немножко провожу тебя, — сказал Дик. — Ночь темна. Я доведу тебя хотя бы до тропинки, а то один ты можешь заблудиться.
Не сказав больше ни слова, он пошел вперед. И Мэтчем опять побежал за ним. Становилось все темней и темней, лишь изредка сквозь густые ветви видели они небо, усеянное мелкими звездами. Шум, с которым отступала разгромленная армия ланкастерцев, все еще доносился до них, но с каждым их шагом он становился все слабей и глуше.
После получаса молчаливой ходьбы они вышли на большую поляну, поросшую вереском. Кое-где, словно островки, над ней возвышались кущи тисов, слабо озаренные мерцаньем звезд. Мальчики остановились и посмотрели друг на друга.
— Ты устал ? — спросил Дик.
— Я так устал, — ответил Мэтчем, — что хотел бы лечь и умереть.
— Я слышу журчанье ручья, — сказал Дик. — Дойдем до него и напьемся. Меня мучит жажда.
Местность медленно понижалась, и действительно, на дне долины они нашли маленький лепечущий ручеек, который бежал между ивами. Они упали ничком на землю и, вытянув губы, вдоволь напились воды, отражавшей звезды.
— Дик, — сказал Мэтчем, — я выбился из сил. Я ничего больше не могу.
— Когда мы спускались сюда, я видел какую-то яму, — сказал Дик. — Залезем в нее и заснем.