Черная свеча

Рослый охранник выдернул зэка из строя, поставил его рядом с собой, спиной к строю.

Майор сделал несколько шагов. Глаза задержались на спокойной позе, казалось, отрешенного от событий человека в черном, забрызганном грязью пальто.

— Почему вы кричите?

Безучастный блондин опустил на майора мягкий взгляд, ничуть не испугался его строгого вида:

— Хотел разбудить вашу совесть, гражданин начальник.

— Кто еще хотел разбудить?

— Моя душа, гражданин начальник.

— Значит, вам будет не скучно в карцере.

Он закурил дорогую папиросу, подумав, указал на трясущегося у барачной стены мужичонку.

— Того — в строй. Этого вместе с душой — в карцер. Остальные должны уяснить — здесь рабочий лагерь. Работа вас кормит и дает право на досрочное освобождение. Нарушение лагерного режима лишает вас этого права. Лейтенант!

— Я, товарищ майор!

— Раздайте пищу. Людей — в баню, вещи в прожарку. Утром всех, кроме тех, кто будет ремонтировать лагерь, отправить в карьер. Небольшая просьба, лейтенант: позаботьтесь о тишине — я буду музицировать…

Он бросил окурок под ноги жадно глотающего табачный дым молодого, очень простоватого на вид зэка. Несколько секунд тот колебался, пожирая дымящийся окурок жадными глазами, и вдруг грохнулся на колени, схватил окурок.

Майор был к этому готов. Хромовый сапог вбил окурок в расквашенный рот зэка. Овчарка кинулась и выволокла попавшегося на нехитрый трюк простака из строя.

— Оставь его, Ганс! — попросил дружески майор, потрепав собаку по вздыбившейся холке. Вздохнул и со вздохом указал на застывших по стойке «смирно» трех мертвецов у доски почета: — Это беглецы. Обратите внимание и сделайте вывод. Здесь никто не может рассчитывать на удачу. Ее здесь нет…

Он уже почти пошел в направлении единственного деревянного дома, но когда из строя раздался срывающийся от волнения голос, остановился, а точнее — задержался, скосив в ту сторону серые глаза.

— Почему один должен отвечать за всех? — спросил кто-то рядом с Упоровым.

Майор не ответил, только вопросительно поднял брови.

Из строя вышел бывший директор прииска «Коммунистический», взволнованный и оттого еще более перекошенный Ведров.

— Не стану прятаться, гражданин начальник. Он рта не открыл, а его — в карцер. Почему один должен…

— Двое. Лейтенант! И этого в карцер!

Начальник лагеря «Новый» забыл о Ведрове, обращался только к лейтенанту:

— Еще раз прошу — позаботьтесь о тишине.

* * *

…В баню шли партиями. На всю помывку отводилось полчаса, ложка зеленого мыла в ладонь и шайка теплой воды. После бани однорукий зэк выбрасывал из прожарки прямо на двор пахнущее хлоркой белье, приговаривая:

— Хватай шмутье, сидельцы! Кто смел, тот и успел.

Увидев Каштанку с наколотым на груди крестом и профилем Ленина, он постарался спрятать чувства поглубже, равнодушно процедил сквозь зубы:

— Был слух: тебя трюманули на Крученом?

— Обошлось, — лаконично ответил Опенкин, тут же спросил: — Что там за «моряки» в озере?

— Местные. Все местные. И вам не обойдется. Три месяца, а потом — или на проволоку, или в купальню. Здесь человеку при любом здоровье не сдюжить. За зиму ползоны передохло.

— Спасибо — успокоил.

— Чем богат. Дальше сам додумывай. Ко мне больше не подканывай — спалишь.

— Сарай за вахтой, ну, вон тот… Что в нем?

— Не зарься. Керосин, бутор хозяйский. Сто раз проверен.

— С тобой ясно, Культяпый. Даешь отмычку — и я тебя не знаю.

Культяпый бросил очередной тюк с бельем, слегка задумавшись, пошамкал широким ртом. Исчез он незаметно, в тот момент, когда Федор осматривался по сторонам, а вернувшись, сунул ему в руку аккуратный сверток.

— Выиграл у одного беса.

Каштанка развернул серую тряпку, удивленно посмотрел на Культяпого:

— Это инструмент Нежного.

— Какая разница? Не сдюжил, а ведь подковы гнул…

Культяпый с силой швырнул ком белья в амбразуру, проверив обстановку скорыми глазами, закончил мысль:

— Жизнь здесь дешевле подлости. Иди, Федя, царство тебе небесное…

* * *

…Трое сидели у остывшей печи, сделанной из куска большой трубы, и пытались понять друг друга перед тем, как на что-то решиться.

— Такой ночи больше не будет, — говорил взволнованный беседой с Культяпым Федор Опенкин. — Это не ночь, а подарок! Все устали. Все хотят отдыхать. Усталый человек не может быть бдительным. Вы уж мне поверьте: я всегда работал ночами.

— Бежать? Куда?! — спрашивал его Ираклий. — Карты нет. Продуктов нет! Друг друга кушать станем?!

— Зачем — друг друга?! «Сухаря» прихватим пожирней. «Корову»!

Ираклий выразительно скрипнул зубами:

— Помолчи, слушай, а! Людей кушать не могу! Еще раз скажешь — знать тебя не хочу!

— Разборчивый! Видал, каким скоро будешь?! Голый, синий, главное — мертвый!

— Какой буду, такой буду! Людей кушать не хочу!

Упоров слушал молча. Он предполагал, что этот полуразвалившийся барак может их всех пережить. Попробовать все объяснить заключенным? Разобрать барак и с кольями пойти на пулеметы? Кто-то обязательно вложит… Да и пулеметы не пройти. Барак не обязательно ломать, не обязательно. Зачем? Он сухой, как солома. Его высушил ветер. Сухой…