Черная тропа

Так что они ничего ей не говорили. До того момента, когда скрывать уже стало невозможно.

Вернисаж выставки Эстер. Множество людей, которые пьют глинтвейн и едят имбирное печенье. Эстер не замечает, чтобы они разглядывали картины — но, кажется, это и не предполагается. Две газеты берут у нее интервью, ее много фотографируют.

Гунилла Петрини тянет ее за собой, чтобы познакомить со всякими важными особами. На Эстер надето платье, она чувствует себя в нем очень странно. Она радуется, когда в зале появляется тетушка.

— С ума сойти! — восторженно шепчет Марит и озирается по сторонам. Затем она корчит гримаску, обнаружив, что глинтвейн безалкогольный.

— Ты разговаривала с мамой? — спрашивает Эстер.

Выражение лица тетушки меняется. Она отводит глаза, на лице отражается внутренняя борьба, и это заставляет Эстер спросить:

— Что такое? Что-нибудь случилось?

Ей очень хочется, чтобы Марит ответила: «Ничего, все в порядке». Но тетушка произносит:

— Нам надо поговорить.

Тетушка с Эстер отходят в угол помещения, которое постепенно заполняется людьми — они целуются в щечку, пожимают друг другу руки и между делом иногда бросают взгляды на картины Эстер. Постепенно становится шумно и жарко, и мозг Эстер в состоянии лишь частично воспринимать слова тетушки.

— Ты наверняка обратила внимание, что мама начала ронять предметы… что она не в состоянии держать кисть… поэтому поручала тебе закрашивать фон… она не хотела, чтобы ты знала… сейчас, когда у тебя выставка и все такое… мышечная болезнь… а теперь еще легкие… она не могла дышать.

Эстер хочется крикнуть — почему? Почему никто ничего не сказал ей? Выставка! Как они могут думать, что ее волнует эта проклятая выставка!

Мать умерла на второй день Рождества.

Эстер успела попрощаться с ней. Они с тетушкой остервенело прибирались в домике в Реншёне и то и дело ездили в больницу в Кируне. Эстер пытается найти свою эатназан за той застывшей маской, в которую болезнь превратила ее лицо. Мышцы под кожей отказываются работать.

Мать может говорить, но быстро устает, и речь ее звучит неразборчиво. Она спрашивает, как прошел вернисаж.

— Они ничего не понимают! — шипит тетушка.

Рецензий на выставку оказалось немного, и их никак нельзя назвать положительными. Под рубрикой «Молодое искусство» один из рецензентов рассказывает, что Эстер Каллис и впрямь хорошо рисует для своего возраста, однако ей нечего сказать. Ее пейзажи и зарисовки не затронули его за живое.

Примерно то же самое говорят и остальные. Эстер Каллис — всего лишь ребенок. В чем цель выставки? Одна из рецензентов ставит под сомнения действия владельца галереи и Гуниллы Петрини. Она пишет, что Эстер Каллис не является юным гением, которого они хотели бы видеть, но именно ей придется расплачиваться за их стремление к славе.

Гунилла Петрини позвонила Эстер в тот же день, когда вышла первая рецензия.

— Не обращай внимания, — сказала она. — Получить отклик рецензентов — это уже немало, многие об этом и мечтать не могут. Но об этом мы поговорим при удобном случае. Сейчас позаботься о своей маме. Передавай ей привет от меня.

— А вот послушайте это, — говорит тетушка и громко цитирует: — «Эстер Каллис выросла среди саамов». Что они хотели сказать? Примерно как Маугли, который вырос среди волков, но так и не стал волком.

Мать смотрит на Эстер своим чужим, лишенным выражения лицом, с усилием подбирает слова.

— Это очень хорошо, — говорит она с нажимом. — Хорошо, что у тебя не саамское имя, что ты выглядишь иначе. Понимаешь? Если бы они поняли, что ты саами, никто из них не решился бы критиковать тебя. Твои картины…

— …очень хороши для лопарской девочки, — вставляет Марит.

Но мать хочет объяснить по-другому.

— …выражение нашей экзотической культуры, а не собственно искусство. Тебя никогда не стали бы судить на общих основаниях. Поначалу это дает небольшое преимущество. Немного больше внимания. Но далеко на этом не уедешь…

— Не дальше Лулео, — говорит тетушка и копается в сумочке, ища пачку сигарет — скоро ей придется опять выйти на балкон покурить.

— Возможно, они чувствуют, что не могут по-настоящему оценить наше искусство. Поэтому те, кто чуть-чуть талантлив, получают ту же оценку, что и самые лучшие. Для чуть-чуть талантливых это хорошо, но ты…

— …ты будешь состязаться только с самыми лучшими, — заканчивает фразу Марит.

— Я всегда чувствовала себя как в клетке. Никто не верил, что мои работы могут заинтересовать еще кого-то, кроме туристов и других саамов. — Она смотрит на Эстер долгим взглядом, который трудно понять. — В тебе так много от бабушки, — говорит она.

— Знаю, — говорит тетушка. — Она как ахкку. Я всегда это говорила.

Эстер слышит у себя за спиной, что тетушка плачет.

— Сколько раз дома в Реншён… — говорит мама. — Помню, я смотрела на тебя. Как ты движешься. Как обращаешься с животными. И думала: боже мой, так делала моя бабушка. Но ты с ней никогда не встречалась.

Эстер не знает, что ответить. В ее самых ранних воспоминаниях на кухне всегда две женщины. И вторая — не тетушка, это совершенно ясно.