Говорили долго. Хотя комиссар чувствовал себя еще неважно, все же хлопцы решили немедленно отправить его в партизанский отряд. Разработали план. А когда пропели третьи петухи и во дворе забрезжил рассвет, хозяин, накрыв Горового, Андрея и Петра на чердаке сеном, сказал:
— Отдыхайте. Я пойду крышу латать... Целый день пролежали они в тревоге. Только под вечер заскрипела ляда[14]
и послышался знакомый голос:— Пора в дорогу.
Когда они вышли во двор, там уже стояла арба.
Партизаны легли на сено. Охримчук укрыл их сверху рядном, притрусил сеном, и арба покатилась по улице. Дружно бежала пароконка по укатанной дороге. Повозка так подскакивала на выбоинах, что даже в глазах рябило.
— К мосту подъезжаем! — послышался голос Охримчука.
Кто не знает, как охраняли мост фашисты, да еще весной, во время половодья! Рука Петра судорожно сжимала рукоятку пистолета. Только бы проскочить. А там сам нечистый поможет, ведь лес недалеко...
Застучала под колесами мостовая, кони перешли на размеренный шаг. «Сейчас часовой загородит дорогу»,— подумал Ивченко.
— Пферде, хальт! — послышался окрик.
— Дрова, понимаешь, по дрова еду... для управы... для пана Трикоза, — доносились обрывки речи Охримчука.
И вот уже арба катится по деревянному настилу — опасность, однако, еще не миновала.
Наконец въехали в лес. Охримчук распряг лошадей.
— Ну что ж, хлопцы, счастливой вам дороги!
Он произнес это печально, с тоской. Петру сразу стало жалко пожилого Охримчука, которого он долгое время так презирал.
— Может, еще встретимся когда-нибудь, а если нет, то не поминайте лихом. Отправился бы я с вами, да не могу — жена вот-вот родить должна. Как же ее одну бросить? И радость и горе мне с ней.
На том и распрощались.
Солнце уже село за густые верхушки деревьев, когда трое направились по глухой просеке в глубину леса. Четвертый повернул к городу.
— Ничего не понимаю, — отозвался Ивченко. — Полицай и...
— А что тут понимать? Охримчук — человек наш, только слишком ограниченный и безвольный. В полицию случайно попал, так сказать, угодил в сети, расставленные Трикозом.
«Святая правда, Трикоз не одному Охримчуку силки готовил», — отметил Петро про себя.
Их разговор прервали несколько выстрелов, прогремевших где-то возле речки. Партизаны переглянулись и поехали дальше. Им и в голову не приходило, что в ту минуту угасала жизнь человека, о котором они только что говорили...
С тех пор как Коляда и Ивченко доставили в партизанский лагерь раненого комиссара, прошло много дней. Немало событий произошло в жизни таращенковцев. Успешно проскользнув сквозь вражеские заслоны, отряд уже давно перебазировался в Брянские леса и влился в одно из крупных соединений. На огромнейших пространствах партизаны были полновластными хозяевами, и фашисты не осмеливались появляться в их владениях.
Осенью 1942 года командование советских вооруженных сил возложило на народных мстителей серьезную и важную миссию. Партизанские соединения в полном боевом порядке должны были оставить леса, форсировать Десну, Днепр, Припять, выйти на Правобережную Украину и продвигаться к Карпатам.
Чтобы отвлечь внимание фашистов, командование соединения решило провести несколько маскировочных рейдов небольшими отрядами в других направлениях. Выбор пал на группу Таращенко. Ему поставили задачу разгромить вражеский гарнизон в районе Черногорска.
Теплым вечером отправлялись таращенковцы в поход. Отряд продвигался форсированным маршем, уничтожая на своем пути вражеские опорные пункты, коммуникации, гарнизоны. Уже через неделю он был под Черногорском. Прямо с марша партизаны ударили по врагу. Натиск был настолько неожиданным и сильным, что фашисты в панике покинули город.
Командир отряда разместился на выгоне, возле беевского колодца с журавлем.
Еще слышалась на окраинах стрельба, а к командиру уже поступали радостные вести:
— Взята управа!
— Партизаны овладели гестапо!
— Захватили в плен двух немецких офицеров!
От командира во все концы города неслись конные гонцы с приказом:
— Живым или мертвым разыскать начальника черногорской полиции Трикоза.
Проходили часы. Бой утихал. Однако партизанам так и не удалось напасть на след кровавого фашистского прихвостня. Его не было ни во флигеле помещичьей усадьбы, ни в саду, ни в управе, ни в полиции, будто он сквозь землю провалился.
Стали допытываться у соседей: не видели ли случайно, куда спрятался бандюга.
— Видела я его, видела сучьего сына, как в садик без шапки, босиком удирал, — сообщила какая-то бабуся. — А куда он там девался, не скажу. Не заприметила — ведь глаза уже не те, что в молодости.
Так и ушли народные мстители из Черногорска, не найдя подлого предателя.