Черная вдова

Чаю, что ли, мне, старик, налей. По супруге, видишь ты, скучаю. Может, сердцу станет веселей, – дай, отец, хлебнуть крутого чаю. Есть примета: ежели стоймя в кипятке всплывет одна чаинка – будет гостья; может, про меня вспомнит вдруг жена, моя тростинка?

Льется чай. Зловещие круги. Рядом улеглись в щербатой чаше две чаинки: то она с другим осквернила нынче ложе наше. Закричать бы! Глохнет в глотке крик – я в тюрьме, я не имею права… Выплесни к чертям свой чай, старик. Разве это чай? Не чай – отрава.

Стукнул, брякнул засов. Загремела цепь. Заскрипела дверь кладовой, в которую затолкали Бахтиара эмировы слуги. В узкий просвет просунулась рука, черная на фоне костра, пылающего перед дверью.

– Держи.

– Не хочу. Передумал.

– Пей, сукин сын! Замерзнешь.

– Пусть.

Дверь закрылась. Бахтиар приложил к сердцу холодную ладонь. Скверно. Тошно. Никаких желаний. Лишь едкая соль обиды точит нутро – за что эти мучения? За что? Почему твои лучшие побуждения непременно должны обернуться бедой для тебя самого?

За дверью костер. За дверью – пятеро стражей. Они стерегут Бахтиара, чтоб не сбежал. Он человек опасный. Вор. Зверь. Выпусти – детей начнет за икры кусать. Треклятая жизнь! Если б сейчас Бахтиару встретился умник, придумавший слово «справедливость», он бы язык у мерзавца вырвал! Чтоб не смел, болтун, засорять и без того многословно-пустую человеческую речь красиво звучащей белибердой.

Справедливость. Именно ради нее завтра перед дворцом отсекут Бахтиару голову. И толпа, конечно, поверит, что сарт Бахтиар – враг, язычник, предатель. Справедливость – овечья шкура на волчьих плечах, охотничья снасть лицемерия.

Грязь. Низость. Подлость. Каждый заботится о себе. И ну их всех к дьяволу! Не желают жить по-человечески – пусть дохнут, как мухи на морозе.

И тебе бы издохнуть, Бахтиар. Иного выхода нет. Путь твой окончен.

– Бедный Бахтиар, – вздохнул Уразбай. – Такого человека обидели. Поверить не могу.

– Эх, сынок! – отозвался старый Байгубек. – Разве понимают эти скоты, что значит добро, благодарность. Бесчувственный народ. Безжалостный. Только бы жрать да гадить. Твердят на каждом шагу: «аллах, аллах», а чуть их затронь – и самому, аллаху – помилуй, господь – светлый лик измажут грязью. Поставили их, чтоб от врагов нас защищали. А у них одна забота: своих грабить, своих в темницу сажать, своих на плаху тащить.

– Бахтиар – не свой, – вмешался в разговор юный Эр-Назар, здоровенный детина. – Он сарт. А мы, слава богу, кипчаки.

– Молчать, сукин сын! Сопляк ты, а не кипчак. Ну и молодежь. Чем меньше козявка, тем громче трещит. Сарты, кипчаки, туркмены. Что ты знаешь о них и что знаешь о себе? Посмотри на свою морду – ты в сто раз больше сарт, чем Бахтиар. То-то. Живем на одной земле? Живем. Едим один хлеб? Едим. Пьем одну воду? Пьем. Значит, и умирать вместе. А мы, хитрецы, спешим сартов под топор татарина сунуть, а сами – за Джейхун норовим удрать. С начала войны так. Слыхал, что было в Самарканде? Горожане сопротивлялись, но кипчак Тугай-Хан, брат Туркан-Хатун, самовольно сдал город, переметнулся к монголам. Потому и не любят нас в Мавераннахре. Из-за бездарных правителей груз позора ложился на всех. Хватит! Не хочу делить вину ни с Тугай-Ханом, ни с Нур-Саидом, ни с прочим сукиным сыном. Пусть бегут. Хоть на край света. Я остаюсь в Айхане. Люди мы или шакалы в конце концов? Где совесть? Я буду рубиться с монголами. За сартов. За туркмен. Пусть увидят, что род канглы состоит не из одних трусов и предателей.

– И я с тобой, – сказал, подумав, Уразбай. – И меня мучит совесть. Ты… смело выложил то, что давно… томило всех нас. Верно, джигиты?

– Верно, – кивнул длинный Алгу.

– Верно, – буркнул приземистый Таянгу.

– Верно, – промолвил Эр-Назар. – Я… не хочу зла Бахтиару. По глупости ляпнул. Простите.

– Хорошо. Останемся. Но… позволит ли Нур-Саид?

– Скроемся в суматохе. После отъезда.

– Удастся?

– Попробуем.

– Не о том речь ведете, – проворчал угрюмый Таянгу. – Надо, чтоб и Нур-Саид был здесь.

– Зачем? – удивился Алгу. – Пусть катится прямо в ад. Без него обойдемся.

– Без него – да. Но не без его припасов. Если эмир уйдет, он увезет зерно, оружие. Угонит скот. Через десять дней начнется голод. Татар без хлеба, без сабель не одолеть.

– О шайтан! – выругался Байгубек. – Ты не глуп Таянгу. Но как тут быть? Известить горожан? Мол, правитель бежит, задержите. Ночь. Все спят. Куда идти? Скажешь, да вдруг – не тому, помчится к эмиру с доносом. Да и псы Нур-Саида шагу ступить не дадут. Под замок угодишь.

– Отпустить… Бахтиара? – предложил Эр-Назар, – Уж он-то знает, куда идти, кого известить.

– Это бы хорошо. Но что ты ответишь утром собаке Бейбарсу, если спросит, где узник? Всех под нож подведет. Ты схватил Бахтиара – ты и придумай выход. И чего ты кинулся не беднягу? Выслужиться захотелось?