Черная весна

Так оно и было на самом деле. В голове моего друга не могло уложиться то, что кто-то посягнет на величие его фамилии, что кто-то из его семьи сможет предать родную кровь. Монброны Силистрийские всегда были первыми во всем, и Гарольд впитал это с молоком матери. Его дом в самом деле был его крепостью, в падение которой он никогда бы не поверил. Он и не верил до той поры, пока не увидел все своими глазами.

— Верно, неверно… Какая теперь разница! — Монброн отогнул занавеску на окне, скрывавшую нас от зевак. — Почти приехали. Скажи, ты когда-нибудь думал о том, что твоя жизнь закончится на плахе или в петле?

— А ты туда собрался? — изумился я. — Серьезно? На самом деле?

— Да вот еще. — Он пихнул мою ногу своей, и я облегченно вздохнул, увидев прежнего Гарольда, который никого и ничего не боится. — Это я так спрашиваю, из любопытства. А в тюрьме ты когда-нибудь бывал?

— Нет, — ответил я. — Никогда. Что мне там делать? Я же не уличный воришка.

Карета, скрипнув, остановилась, двери ее распахнулись.

— Выходим по одному, — услышал я. — По сторонам не глазеть, рта не открывать, знаков никому не подавать.

— Еще раз позволишь себе говорить с нами в таком тоне — и я тебя убью, — подал голос Монброн. — Не забывай, титулов нас пока никто не лишал и привилегий — тоже. И почему оковы обычные? Мне по положению позолоченные положены.

— Все так говорят поначалу, — сообщил нам судейский, с которым общался дядюшка Тобиас. Он тоже был здесь. — Все требуют почтения и привилегий. А потом плачут, как дети, и убеждают наших доблестных тюремщиков, что они совершенно другое имели в виду.

Его слова поддержал дружный хохот, как видно, это была традиционная местная шутка.

Я первым вылез из кареты и тут же зажмурился. После полумрака яркое солнце нестерпимо ударило в глаза.

— Не вороти рожу от солнышка, — посоветовал мне кто-то. — Теперь тебе его до самой казни не видать.

Смысл этих слов я понял скоро, когда нас с Гарольдом привели в камеру.

Надо заметить, что Башня-на-Площади полностью соответствовала своему названию. Редко увидишь такое совпадение места и названия, которое его именует. Вот возьмем нашу раймилльскую Веселую площадь. Если верить наименованию, так там народ должен веселиться. Канатоходцев смотреть, жонглеров, пиво пить и так далее. Но нет. Там казни проводят, какое уж тут веселье. Ну разве если только кого-то из казначейских колесуют или судейских, тут да, тут народ очень радуется. Здесь же одно совпадало с другим.

Башня была высокая, с толстенными стенами, узкими лестницами внутри и крошечными камерами. И без окон. Я, по крайней мере, их не заметил. Из освещения — только факелы, потрескивающие на стенах.

Я слышал много легенд о том, как матерые воры умудрялись бежать из разных мест — и из тюрем, и с рудников. Большей частью это были, разумеется, сказки. Но даже в них не упоминались подобные места. Нет, один вариант мне сразу пришел в голову, но вот только и его мы использовать не смогли бы. Ни я, ни Гарольд не изучали магию разрушения. Есть такие заклинания, про них Ворон упоминал на занятиях. Да и при штурме Шлейцера кое-что из этого раздела практической магии я своими собственными глазами видел. Но где мы — и где магистры, что ее в ход пускали?

— Радуйтесь, — сообщил нам мордатый верзила-тюремщик, остановившись у одной из дверей, и брякнул связкой ключей. — Вдвоем будете сидеть. Красота, простор!

— Да уж. — Гарольд оглядел помещение, в котором практически все пространство занимали два узких топчана, придвинутых к стенам. — Прямо бальная зала.

— В соседней камере, точно такой же, шестеро сидят, — ответил на это ключник. — Дрыхнут по очереди. Двое спят, четверо стоят. По-другому никак. Руки вперед вытянули и без фокусов давайте. Мне только свистнуть — стража прибежит.

Он расстегнул кандалы, перекинул их через плечо и оставил нас, замкнув за собой толстую дверь, из-за которой к нам не проникал ни один звук.

Окна, хоть какого-нибудь, здесь тоже не было, в камере царил полумрак. Единственным источником света было небольшое отверстие у потолка. А еще тут было крайне душно. Яркое солнце Силистрии нагрело камни стены, а воздуха в камеру через все то же отверстие поступало очень немного.

А на дворе — только весна. Что же здесь летом творится?

— Жарковато. — Гарольд расстегнул камзол. — Уфф!

— Не без того. — Я последовал его примеру, а после и вовсе снял верхнюю одежду, да еще и сапоги стянул. — Но это ничего, ночью будет веселее. Ночью мы мерзнуть будем.

Высказав это предположение, я растянулся на топчане, подложив под голову свернутую одежду.

— Давай расценивать это как некий полезный опыт. Познавательный, скажем так, — предложил Гарольд, стягивая камзол и делая то же самое, что я. — Согласись, когда нам еще выпал бы шанс попасть в настоящую тюрьму? Вот ты такое предположить мог?

— Я? Никогда. С чего бы?

Произнося это, я даже не знал, плакать мне или смеяться. Кому-кому, а мне тюрьма, по идее, могла быть домом родным, поскольку как уличный вор я все равно туда рано или поздно загремел бы.