Черная заря

Андрей зашел в блиндаж, взял из тумбочки томик со стихами, которые ему никак не удавалось читать, и пошел к бэтээру. Он забрался в капонир, прилег на землю в тени бэтээра и приступил к чтению. Читал медленно, иногда перечитывая четверостишия, глубже вдумываясь в их смысл. Периодически он откладывал стихи в сторону и курил, задумчиво стряхивая пепел под колесо. Он лежал на животе, подложив кулаки под подбородок, и наблюдал за большим желтым скорпионом, который гонялся за черным жучком, вероятно, желая отобедать. Андрею стало жалко жучка, и он книжкой отбросил скорпиона в сторону. Тот, высоко задрав свой длинный хвост с мешком яда и иглой на его конце, еще немного побегал рядом с книжкой, ткнул ее несколько раз иглой и убежал в норку под камень. Андрей перевернулся на спину и, подложив панаму под бритую голову, задремал. Проснувшись, он вылез из капонира, отряхнулся от пыли и пошел к блиндажу.

Шестак с бойцами сидели под навесом и слушали радиоприемник. Из динамика доносился голос Аллы Пугачевой: «…меня узнайте вы, маэстро. Я в восьмом ряду, все тот же ряд и то же место…»

— Сколько песен новых появилось, пока мы в армии, — сказал боец с подменного бэтээра.

— Ничего, мужики, вернетесь по домам, пластинок накупите и наслушаетесь. — Андрей присел на лавку, положив книжку рядом.

— Читали? — поинтересовался Шестак.

— Читал, — кивнул Андрей.

— Мы, товарищ старший лейтенант, извиняемся, в ваше отсутствие тоже эту книжку читали.

— Да на здоровье. Кому надо, берите, читайте. Понравились стихи?

Шестак пожал плечами.

— В общем, понравились. Только читаются трудно. Вроде бы и о понятных вещах написано — о женщинах, о вине, о смысле жизни, но складу в них мало. Вот у Пушкина стихи легко читать.

— Да, — поддакнул кто-то, — четыре строчки прочтешь, и по новой их читай. Доходит туго, или мы, видать, отупели тут от жары.

Андрей усмехнулся.

— Нет, не отупели. Я тоже перечитываю их по нескольку раз. Хайям представитель восточной культуры, с другими традициями, другим образом жизни. Сразу этого не охватишь. Надо, наверное, пожить на Востоке, изучить его, тогда наверняка станет понятнее.

— Так мы ведь и живем сейчас на Востоке.

— Нет, мужики, мы живем в восточном климате, среди восточного ландшафта, но не более того. Изучить культуру через прицел невозможно, но не наша в том вина. Вы к Мамаджонову обращайтесь, он человек восточный, он вам и растолкует, что непонятно.

Мамаджонов сразу оживился:

— Правда, правда, я говорю им — кто так читает? Две строчки прочитал — бросил! Думать надо, понимать надо! Это не ваш песня — степь да степь кругом, холодно — ямщик замерз! Сухов кино тоже говорит: Восток — дело тонкое! О! Не лезь, Петруха, под паранджа — живой будешь!

— Нет, погоди, Джин! Наша культура не хуже! — вступил в спор рядовой Рябов, которого Андрей про себя прозвал молчуном.

Рябов был низкорослый крепыш. Из-под массивных надбровных дуг на его лице, казалось, сразу выступал мощный, выдвинутый вперед подбородок, а между ними как бы незаметно находились небольшой нос картошкой и тонкие губы, обычно плотно сжатые. От этого Рябов имел угрюмый вид, к тому же сам по себе был неразговорчив и нелюдим. Он мог часами молча лежать на нарах в блиндаже, не принимая участия в разговорах, и просто смотреть в потолок. Но потом ни с того ни с сего, вскочив с нар и выбежав из блиндажа, пробежать несколько кругов вокруг позиции, а вернувшись, опять завалиться на нары, скупо прокомментировав свой вояж: «Тело затекло», и снова надолго отдаться этому приятному занятию. Когда Рябов, от случая к случаю, хриплым низким голосом награждал присутствующих какой-либо репликой, то выражение его лица оставалось неизменно серьезным, без лишних эмоций.

Все замолкли, очевидно, не желая пропустить редкой удачи послушать товарища.

Рябов меж тем продолжил отстаивать свою точку зрения:

— Восток, твой Восток. Под паранджу не лезь. А ты че думаешь, раз наши русские девки без паранджи, так к ним в любое время можно безо всякого прислюнявиться? Вот дембельнемся, поедем с тобой ко мне на Ставрополье, в гости. Ты там попробуй к девкам просто так полезь! Сразу граблями по горбу получишь! Вот тут наша культура с тобой и поздоровается.

Народ развеселился.

— Ну что ты, Рома, на Джина накинулся! — заступился рядовой Ложкин. — Он так, к примеру, про девок-то! Брось.

— Я тоже к примеру, про грабли, — с бетонным выражением лица ответил Рябов.

Ложкин подошел к Мамаджонову, обнял его за шею:

— Ты, Джин, лучше ко мне приезжай, в Краснодарский край. Мы с тобой к моим родственникам в Новороссийск поедем. В море купаться будем, под парусом на яхте пойдем! Зачем тебе те грабли?

— К тебе приеду, — кивал Мамаджонов. — Я моря еще не видел, приеду, брат.

— Я тоже не видел, не пришлось, — сказал Андрей.

— А я видел, — спокойно сказал Рябов. — Мне понравилось. В Геленджике был, почти неделю.

— Да-а? Это ж рядом с Новороссийском, километров тридцать всего, — оживился Ложкин. — По путевке или дикарем?

— Дикарем. — На лице Рябова еле уловимо промелькнула улыбка. — Дикарем, в командировку ездил.