Черная жемчужина императора

Глушь и заброшенность, как она теперь считала, сыграли положительную роль в ее судьбе. Будь у нее под рукой сотни городских соблазнов и развлечений, она бы не получила тех знаний, которые ей дали мама и Аркадий Николаевич. Разве она говорила бы свободно по-английски и по-французски, помнила бы наизусть стихи Пушкина, Брюсова, Гумилева, Ростана и Аполлинера? Читала бы классиков? Умела бы приготовить лекарство из трав, понимать язык леса, подстрелить соболя или косулю? Да, в какой-то степени она осталась невежественной простушкой, но кое в чем выиграла. Чем ближе она знакомилась с причудами и особенностями большого города, тем больше в этом убеждалась. Она привыкала к «блеску и нищете» цивилизации быстро и легко, - пускай бы горожане попробовали выжить там, где на десятки километров вокруг тайга, сопки да болота!

Их дом в лесу был деревянным, срубленным из цельных бревен, прочным и теплым. На окнах стояли ставни и сетки от гнуса. Воду брали из бурной, прозрачной речки, звонко журчащей в ольховых зарослях. Аркадий Николаевич ездил к реке на подводе, набирал воду в большие алюминиевые фляги, делал запас для дома и для баньки. Мылись в парной, по-русски, с вениками, с жарко пышущей каменкой, куда плескали душистый травяной настой. Волосы после лесной воды с травами струились, как шелк, легко расчесывались и блестели.

Когда перебрались в Ушум, условия немного изменились, - больше людей, больше событий. В магазин Лика ходила как на экскурсию, нравился ей и деревянный вокзал, проносящиеся мимо скорые поезда, тяжело груженные товарняки - от них пахло углем, вольными просторами, корой лиственниц, ветром из дремучих чащ. Тепло светились окна пассажирских вагонов, за которыми ехали другие люди из больших промышленных поселков, из каменных городов. Наверное, дивились дикости, заброшенности этого края, беспросветной жизни здешних обитателей - стариков и старух, бывших лесорубов, охотников, работников станции. Скорые поезда не останавливались в Ушуме.

Может показаться неправдоподобным, что в таких условиях, в отсутствии комфорта, общения и культуры выросла благовоспитанная, умная и самостоятельная девушка Лика. После глухого Ушума она за полгода почти освоилась в Москве… правда, плохо привыкала к длинным улицам, потокам машин на дорогах, лифту и подземелью метро.

Как ни странно, Лика тосковала о времени, проведенном на хуторе, - где Аркадий, мама и она жили, словно Робинзоны на необитаемом острове. В Ушуме было уже не то! Вообще после смерти мамы начали происходить те самые события, которые и заставили Лику… даже вспоминать об этом не хотелось.

Аркадий Николаевич был безутешен, - он похоронил женщину, с которой прожил бок о бок… лет пятнадцать, не меньше. По крайней мере в четыре года Лика получила от него в подарок китайскую куклу - очень красивую, яркую, с высокой прической из жестких черных волос и в шелковом наряде. Куклу звали Чань, - Лика берегла ее, как зеницу ока, привезла ее с хутора в Ушум, а потом в Москву. Чань восседала на почетном месте в квартире, - на крышке старинного пианино, - смотрела на свою хозяйку узкими раскосыми глазами и улыбалась. Улыбка на ее лице вовсе не казалась застывшей, - алые губки лукаво изгибались, то радостно, то иронично. Лика частенько разговаривала с Чань, поверяла ей свои сначала детские, затем девичьи секреты. Кукла заменяла ей подругу - преданную, молчаливую, все понимающую.

В положенный срок Селезнев накрыл поминальный стол, и они с Ликой вдвоем уселись выпить за упокой души Катерины Игнатьевны, закусить блинами, рисом и пельменями. Лика горько, навзрыд расплакалась. Она не могла видеть на месте, где всегда любила обедать мама, пустую тарелку и рюмку с водкой, накрытую кусочком хлеба.

- Ну, вот и хорошо, - обняв ее за плечи, приговаривал отчим. - Вот и слава богу! Слезы как вешняя вода, унесут с собой и прошлогодний снег, и прошлое горе. Ты плачь, Ли! Плачь…

Он называл Лику на китайский манер - Ли. Предки Аркадия Николаевича, по его словам, жили в Харбине, откуда под угрозой японской оккупации вынуждены были перебраться в Уссурийск.

- У нашей семьи были сбережения… в Гонконг-Шанхайском банке. Потом все сгорело, пошло прахом. Пришлось бежать от японцев! Впрочем, большевики оказались ничем не лучше. Дедушку посадили и расстреляли, бабушка умерла, а отца сдали в детский дом. С девяти лет из его памяти старались вытравить, кто он и откуда.

Лика едва понимала, о чем идет речь.

- Твоя мама, Ли, была божественной, кроткой и прекрасной женщиной, - тяжко, надрывно вздыхал Селезнев. - Ее первый муж погиб… где-то в Шанхае. О, прости, дорогая! Речь ведь идет о твоем покойном отце. Он нелегально перешел границу и… впрочем, тебе лучше не знать.

- В Шанхае? - удивилась Лика. - Мама никогда не упоминала об этом.

- И правильно делала!

- Кем был мой отец?

- Понятия не имею, - сдвинул брови Аркадий Николаевич. - Катенька все скрывала, все таилась. Будто я стану ее ревновать к… - Он осекся, глаза покраснели, налились слезами.

- Значит, ты познакомился с мамой в Уссурийске? - спросила Лика.