Чернее черного

По дороге к дому миссис Этчеллс они не разговаривали. Они проехали через Пирбрайт, мимо зеленых лужаек, пруда в камышах и желтых ирисах; мимо мрачных лесов А324, где лучи света пробивались сквозь верхушки деревьев и щелкали по костяшкам кулачков Колетт, вцепившихся в руль; мимо зарослей папоротника и высоких заборов, мимо особняков из зрелого дерева и старого кирпича, с пологими крышами, где на бархатных лужайках крутились поливальные машины, где лесные голуби ворковали в дымовых трубах, где от бельевых шкафов, комодов и étagère сладко веяло лавандой и воском. Если уйду от нее сейчас, думала Колетт, то моих сбережений как раз хватит на первый взнос за «Битти», хотя, если честно, я предпочла бы жить в месте, где есть хоть какая-то ночная жизнь. Раз уж я не могу жить в районах богачей, я бы хотела поселиться рядом с метро, чтобы можно было ходить по клубам с друзьями и упиваться в хлам по пятницам, как в старые добрые времена, и ходить домой к едва знакомым мужчинам, и ускользать от них по утрам, когда вокруг тишина и лишь тарахтят фургоны молочников да поют птицы. Но наверное, я уже слишком стара, думала она, если у меня и были друзья, все они давно обзавелись детьми, они слишком старые для клубов, слишком взрослые; на самом деле это их дети будут ходить развлекаться, а они будут сидеть дома с книжками по садоводству. Я тоже как-то незаметно выросла. Когда-то я пришла домой к Гэвину, или, точнее, нажала кнопку в лифте и поднялась на его этаж в гостинице, и, когда я постучала в дверь, он посмотрел в глазок и ему понравилось то, что он увидел, но понравлюсь ли я кому-нибудь теперь? Когда показались первые строения Эша — гнилое наследие шестидесятых и покосившиеся домики у старой церкви, — она ощутила, как ее переполняет ледяное отчаяние, которое пейзаж за окном едва ли мог развеять.

Большая часть района была в полном запустении; они проезжали обширные перекрестки, поросшие травой круговые развязки размером с парки, указатели промышленных зон.

— Следующий поворот направо, — сказала Эл. Всего несколько ярдов от главной дороги — и городской ландшафт ужался до более уютного масштаба. — Что-то новенькое. — Она ткнула пальцем в «Кебаб-центр» и солярий. — Не гони. Еще раз направо.

Между особняков 1910-х втиснулось несколько рядов новых домов с листами голубого пластика вместо оконных стекол. На рабице висело изображение более просторного, высокого и элегантного варианта постройки за оградой: «ЛАВРОВЫЕ КОНЮШНИ, — гласила надпись, — ВЫ МОЖЕТЕ ВЪЕХАТЬ ПРЯМО СЕГОДНЯ ВСЕГО ЗА ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТЬ ФУНТОВ».

— Как это так? — спросила Эл.

— Якобы они сами платят гербовый сбор и оценщику, — объяснила Колетт, — но в итоге приплюсовывают все к запрошенной цене, после чего навязывают тебе ипотеку на своих условиях, и пока ты думаешь, что даром получил хорошую вещь, тебе залезают в карман на каждом шагу.

— Вымогатели, — подытожила Эл. — Жаль. А я решила, что смогу купить один для Марта. Подумала, что в конюшнях ему будет хорошо. Он мог бы оставить этот пластик, тогда никто бы не заглядывал к нему в окна.

— Март? — хмыкнула Колетт. — Ты серьезно? Никто не даст Марту ипотеку. Его на пушечный выстрел сюда не подпустят.

Они почти приехали. Эл узнала низкую стену вокруг сада, облезлую штукатурку, чахлую изгородь из голых веток. Мэнди поставила свой автомобильчик с мягким верхом, практически загородив парадную дверь. Джемма подбросила Кару и припарковала машину на дороге, бампер в бампер с тачкой Сильваны.

— Тут глаз да глаз нужен. — Сильвана ткнула пальцем в кабриолет Мэнди. — Паршивый район.

— Я знаю, — откликнулась Мэнди. — Потому и встала у самого дома.

— А что, ты живешь в каком-то особенном месте? — спросила Колетт у Сильваны. — Вас там охраняют с собаками?

Мэнди попыталась разрядить обстановку.

— Чудесно выглядишь, Колетт. Сделала прическу? Прелестный амулет, Кара.

— Настоящее серебро, я продаю их, — тут же отозвалась Кара. — Прислать тебе такой? Пересылка и упаковка — бесплатно.

— А что он умеет?

— Черта с два, — отрезала Сильвана. — Какое там, на хрен, серебро. Я купила у нее один. Он оставляет грязный пунктир на шее, как будто кто-то карандашом наметил, чтобы башку тебе отрезать.

— Странно, что это заметно, — вклинилась Колетт. — На твоем-то шикарном загаре.

Сильвана вставила ключ в замочную скважину. Сердце сжалось в груди Элисон.

— Ты набралась храбрости, дорогая, — тихо сказала Мэнди. — Умница.

Она сжала руку Эл. Везучие опалы впились в кожу, Эл вздрогнула.

— Извини, — прошептала Мэнди.

— Ах, Мэнд, если б я могла рассказать тебе хоть половину. — Вот бы у меня был амулет, подумала она, вот бы у меня было заклинание от взбаламученного эфира.

Они вошли. В доме пахло сыростью.

— Иисусе, — воскликнула Сильвана, — куда подевалась вся мебель?

Элисон огляделась.

— Денег на молоко нет. И часов тоже.