Чернее ночи

Впоследствии выяснилось, что и в этом деле Азеф вел двойную игру: сначала он хотел «убрать» Рачковского как хозяина, относящегося к нему с недоверием, а потом решил наоборот — сыграть на спасении его жизни и тем самым доверие к себе восстановить. Во всяком случае, Рачковскому он через некоторое время говорил о том, что посылал ему письма, предупреждающие о готовящемся против него Рутенбергом покушении.

Центральному комитету, не санкционировавшему казнь Гапона, Азеф заявил, что это дело рук самого Рутенберга, и только его. Когда же Рутенберг попытался оправдаться, его обвинили в клевете на героя революции и уважаемого в партии заслуженного человека. Эсеры от него отвернулись, и морально раздавленный, сломленный, он сошел с политической сцены.

ГЛАВА 34

Я продиктовал стенографистке последнюю фразу и подпись — «П. Николаев».

— Завтра вызывайте в это же время, — этой фразой каждое утро завершался мой телефонный разговор с Москвой. Я собрался было положить трубку, но стенографистка не позволила мне это сделать.

— Ой, Петя, подожди, подожди, — заспешила она. — Тут у меня записано... сейчас найду... ах, вот что... С тобой хочет поговорить Кондрашин. Соединяю... Говорите...

— Алло! Это ты, старичок? — услышал я басовитый голос Васи Кондрашина, шефа моего отдела.

— Привет, Васисуалий! — отозвался я. — Чего это ты вдруг обо мне вспомнил?

— И не я один. Вся редколлегия тебя вчера вспоминала. Претензии тут к тебе, старичок, у нас появились. Что-то ты в последнее время больше по мелочам выступаешь, на информашках выезжаешь. Крупненького народ от тебя ждет, крупненького и поглубже. Понял?

Возразить мне было нечего. Действительно вот уже несколько недель, как я, увлекшись «делом Азефа», дни и ночи проводил над коллекцией Никольского и рукописью книги, которую считал себя обязанным написать за него, работу же на редакцию изрядно запустил.

— Виноват, — принял я адресованные мне претензии, — постараюсь исправиться, только...

— Что только? — обеспокоился он.

— Занят я тут кое-чем... Вкалываю...

Васе, моему другу и матерому газетчику, объяснений не требовалось.

— Что-то интересное, старичок? Увлекся? — мгновенно ухватил он мой настрой. — А что, как всегда, утаишь?

В этот момент мой взгляд случайно упал на сейф, в котором вот уже несколько дней пребывала в заточении выставленная из посольства коллекция Никольского. И тут мне пришла в голову гениальная и простая, как все гениальное, мысль!

— А я вот возьму и с ближайшей диппочтой тебе кое-что и пришлю. Сам все и увидишь!

— Значит, дело серьезное, — оценил сказанное мною Вася. — Материал-то большой?

— Даже слишком. Только ты сохрани мне все до листочка, договорились? Каждую страничку. Сам можешь читать все, но чтоб больше никому!

— Понял,старичок, сделаю.

(Вася был известен своей покладистостью).

— Так что дней через десять жди толстенный пакетище, почта приходит к нам через неделю.

— О’кей! — завершил он нашу беседу. — Жду.

И положил трубку.

— Значит, до завтра? — опять подключилась стенографистка. — Как всегда?

— Как всегда, — подтвердил я и услышал в трубке гудки отбоя.

Положив трубку, я сразу же принялся открывать замок сейфа. Лишний раз делать это я не любил — слишком долгой и скучной была игра с комбинациями цифр. Но теперь, когда те, кто постоянно прослушивал мой телефон, а в этом не было никаких сомнений, знали, что я хочу отправить что-то серьезное с ближайшей диппочтой в Москву, нельзя было терять ни минуты.

Отвезти все это в посольство было нужно срочно! Я был почти уверен, что события после того, что я сказал Кондрашину, будут развиваться все быстрее и быстрее.

И через два часа уже знакомый читателю посольский референт придирчиво принимал у меня толстенные пакеты для отправки диппочтой в редакцию... В них были все проработанные уже мною бумаги Никольского — рукопись моей будущей книги. Все, кроме таинственного пакета, который я должен был прочесть в последнюю очередь.

* * *

...Запись телефонного разговора между корреспондентом одной из московских газет Петром Николаевым и его редакцией легла па стол Профессора среди прочих донесений, полученных за день.

Несколько раз перечитав перехваченную связь между Бейрутом и Москвой, он вытащил из ящика стола свой личный шифровальный блокнот и принялся за работу. Закончив ее, вызвал оперативного дежурного и приказал немедленно передать подготовленную им шифровку в бейрутское отделение своей службы. И перешел к другим бумагам, чувствуя, что маленький кризис, назревший в Бейруте, взбодрил его...

* * *

После того как революция была разгромлена, ЦК ПСР решил возобновить террор и одним из первых приговоренных им к смерти стал кровавый палач и каратель П. Н. Дурново. Азеф и его боевики ликовали: слюнтяи-«массовики» оказались посрамлены, и дело террора восторжествовало. Казнь всесильного Дурново должна была доказать, что БО по-прежнему остается реальной боевой силой партии и революции. И Азеф с присущей ему деловитостью ставил теперь покушение на министра внутренних дел империи.