Чернее ночи

Моя собеседница словно предвидела это.

— Не напрягайте, пожалуйста, память, — насмешливо предупредила опа. — Все равно не вспомните, мы с вами никогда пока еще но встречались.

— Я вас слушаю, — сдержанно ответил я. — Чем могу быть полезен, мадам... или мадемуазель?

— Неважно, — рассмеялась она и сразу посерьезнела: — К теме нашего разговора это не имеет никакого отношения.

— А что же тогда имеет? — все так же сдержанно продолжал я.

— Хорошо, я вижу, что вы настроены по-деловому, — одобрила мой топ незнакомка. — Тогда скажите, вы еще не отправили в Союз бумаги вашего покойного друга Никольского?

— А почему вас это интересует?

— Ваши дипкурьеры прилетают через три дня. Мы знаем, что вы обещали Москве переслать с очередной диппочтой то, что вам досталось от Никольского...

— Допустим, — согласился я.

— Так вот. Не делайте глупостей. Зачем вам эти бумаги? Ну, напишете еще одну книгу и получите нищенские гонорар — у вас ведь писателям платят гроши, не больше. Мы хорошо знаем, сколько платят за литературный труд у вас там, в Союзе.

— II никогда не рвался в миллионеры...

— И напрасно, — усмехнулась моя собеседница, — сейчас вы скажете: не хлебом единым жив человек или что-нибудь такое же назидательно-поучительное.

— И вы звоните мне только для того, чтобы высказать все это?

— Вы правы, мы отвлеклись от дела. Так вот, мы готовы предложить вам определенную сумму за бумаги Никольского, гораздо большую, чем заплатит любое из ваших издательств за книгу, которую вы пишете. И притом — в твердой валюте. Повторяю — в твердой.

— Я не понимаю, для чего вам нужны бумажки, рассказывающие о делах давно минувших? Кто вы или те, от имени кого вы все время повторяете «мы», да «мы»?

— Не валяйте дурака, господин Николаев! — жестко отрезала незнакомка. — Но если уж вас так мучает любопытство, то скажу: бумаги эти мы намерены продать одному коллекционеру, он знает об их существовании и готов хорошо за них заплатить. А кто такие мы...

Она сделала многозначительную паузу, потом понизила голос до зловещего шепота:

— Мы — мафия...

И опять последовала пауза, подчеркивающая сказанное и дающая возможность его оценить.

— Н-да... — невольно вырвалось у меня.

— Нам не хотелось бы прибегать к силе, — уловив мою растерянность, уже мягче продолжала незнакомка. — Так что подумайте... Вы имеете возможность заработать хорошие деньги, которые дадут вам возможность перебраться на Запад и начать жизнь заново. Членский билет вашего Союза писателей, как вам, наверное, известно, на Западе тоже кое-что стоит... Словом, решайте!

— Я хотел бы подумать, все взвесить, право же, это все так неожиданно, — постарался ответить я как можно неувереннее.

Я не знал еще, что мне делать, но время надо было выиграть в любом случае — это точно.

— Хорошо. Но времени на раздумывание у нас немного. Завтра вечером я позвоню вам, и вы скажете, что решили. Тогда договоримся и о деньгах и... обо всем. Ждите нашего звонка.

Она положила трубку, а я в оцепенении еще несколько секунд продолжал слушать гудки отбоя.

Итак, за бумагами Никольского охотится мафия, за помощью к которой обратился какой-то богатый коллекционер! Известно, что такие люди становятся сумасшедшими, когда дело касается предмета их страсти, и готовы ни перед чем не останавливаться. Доказательством тому — гибель Никольского...

И тут же мне вспомнилась женщина в черной косынке и темных очках за рулем «мерседеса», чуть не врезавшегося в мою машину возле тупика, ведущего к библиотеке, в которой жил покойный Лев Александрович. А если это она только что разговаривала со мною по телефону? Вполне возможно, но не это сейчас главное. Сейчас надо что-то решить, что-то придумать. Бумаги Никольского в посольстве и наверняка уже упакованы для отправки с дипкурьерами — это делается заранее...

«Что-то надо придумать, что-то надо придумать, — стучало у меня в писках, — но что? Что?»

Так я промучился, сидя за письменным столом больше часа, но придумать так ничего и не смог. Походил по квартире, надеясь, что придет, появится какая-нибудь спасительная мысль, но все было напрасно. И я опять вернулся на свое рабочее место, вернулся и вдруг сразу успокоился, решив прибегнуть к уже многократно испытанному средству — забыться в работе.

Набрал шифр на замках сейфа и открыл его тяжелую стальную дверцу. После того, как я отвез бумаги Никольского в диппочту, в сейфе было непривычно пусто, здесь лежали лишь тетрадка с краткими конспектами документов, необходимых мне для завершения работы над рукописью, да несколько написанных мною в последнее время страниц, посвященных событиям 1907 года. Правда, в отдельном, особо укрепленном ящике хранился желтый конверт, который Никольский заклинал меня вскрыть лишь после окончания мною книги об Азефе...

И тут мне подумалось: книга практически написана, рукопись будет через несколько дней доставлена диппочтой в Москву, и можно считать, что в основном условие

Никольского выполнено... Тем более, кто знает, как развернутся события в ближайшие дни...