Чернее ночи

В результате почти ежедневных поездок в Финляндию, в Гельсингфорс, ему удалось убедить Гершуни и его соратников по БО съехаться в Киев для обсуждения и координации будущих террористических акций. Крафт, Мельников и Азеф прибыли в условленное время, Гершуни — с задержкой на неделю. Одной из важнейших обсуждавшихся акций было покушение на министра внутренних дел Плеве. Гершуни привлек к его подготовке и осуществлению двух кавалерийских офицеров — Григорьева и Надарова. Один из них, а именно Григорьев, был задействован вместе со своей невестой Юрковской еще в дни покушения па Сипягипа: во время похорон Сипягина Григорьев должен был застрелить Победоносцева, а Юрковская, воспользовавшись возникшей суматохой, стрелять в Клейгельса, петербургского генерал-губернатора.

Покушение на Плеве Гершуни планировал совершить куда более театрально. 21 февраля 1903 года во время назначенного на этот день военного парада с присутствием царя, Григорьев и Надаров должны были атаковать карету Плеве, одному поручалось убить лошадей, другому застрелить министра. О покушении на самого царя речи пока не шло, по крайней мере об этом в донесении Азефа в Департамент не говорилось. Но Лопухин и Зубатов встревожились не на шутку, помня, в какую ярость пришли двор и правительство после так эффектно поставленного Гершуни расстрела Степаном Балмашевым Сипягина.

Лучшие филеры, которых Азеф привез с собою в Киев и которым показал террористов, участвовавших в октябрьском совещании БО, сразу же взяли след злоумышленников, установив за ними самое тщательное наблюдение. Однако Зубатов был верен своей тактике — с арестами не спешить, подождать, пока они «назреют», тем более, что единственный в Петербурге представитель «общепартийного центра» социалистов-революционеров инженер Раскин был под рукою и держал каждого из «освещаемых», как говорится, на «коротком поводке». Лишь через некоторое время после киевского совещания были арестованы Крафт и Мельников, а Григорьев и Надаров были взяты под арест в самый канун намеченного парада. Через Григорьева вышли на Юрковскую... Зубатов применил при допросах излюбленный им прием — на фактах убедил, что охранке известно об их деятельности и о деятельности их товарищей абсолютно все. Первой сломалась Юрковская, за ней — Григорьев... Показания они давали полные, исчерпывающие. Не умолчали и о Гершуни и его истинной роли в БО.

«Дело» наблюдал лично Плеве...

...Азеф из очередной поездки по России, а он в последнее время довольно часто выезжал по партийным делам в Москву, Харьков, Саратов, был срочно вызван к Лопухину, в кабинете которого и на этот раз его ожидал Зубатов.

Уже входя в кабинет директора Департамента полиции, Азеф каким-то особым, выработавшимся у него в недавние годы чувством понял, что разговор предстоит тяжелый. И сразу же внутренне собрался, ощетинился, готовясь перейти в наступление.

ГЛАВА 22

И опять был мрачный, полутемный кабинет директора Департамента. И опять холеное, породистое лицо Лопухина в мертвенном свете настольной лампы казалось зеленым. И опять Зубатов стоял у окна, разглядывая что-то из-за пыльной шторы на темной петербургской улице. Но на этот раз объятий навстречу Азефу он не распахивал и не устремлялся к нему навстречу.

— Вы опять опаздываете, господин Раскин! (Не дружеское, почти ласковое «Евгений Филиппович», как обычно, а сухое, казенное — «господин Раскин».)

— Насколько я помню, господин Зубатов, вы однажды учили меня этому, как одному из правил конспирации, — не остался в долгу Азеф. — А теперь осмеливаетесь мне выговаривать...

Он стоял почти у самого порога, лишь перешагнув его и прикрыв за собою тяжелую, обитую войлоком и кожей звуконепроницаемую дверь. Судя по встрече, садиться сегодня в кресло ему никто предлагать не собирался.

Ну ничего, господа хорошие, сейчас вы у меня получите за все сразу, давая волю давно поднимающейся в нем ярости, решил он про себя, не дожидаясь приглашения и демонстративно топая, подошел к креслу, стоящему напротив стола директора Департамента и развязно плюхнулся в пего так, что под тяжестью его громоздкой фигуры, жалобно застонали пружины.

При этом он бросил вызывающий взгляд на побледневшего от такой наглости Зубатова, затем точно такой же взгляд на хранящего невозмутимое спокойствие Лопухина.

Несколько секунд прошло в гробовом молчании. Первым, так и не отходя от окна, скрестив руки на груди, заговорил овладевший собою Зубатов:

— Мы взяли Крафта, — как ни в чем не бывало сообщил он.

— Знаю, — отрезал Азеф, чувствуя, что все в нем напрягается к предстоящей схватке.

— Мы взяли Мельникова, — продолжал подчеркнуто монотонно Зубатов.