Черняховского, 4-А

Конечно, я не мог удержаться, чтобы не заговорить с Алексеем-ветеринаром о моём спаниеле и рассказать, какой Капочка умный и «предельно симпатичный», но временами сильно трясет головой, и, значит, у него что-то с ушами, да?

Алексей не стал сразу ставить диагноз, что мне понравилось, а сказал, что нужно посмотреть, однако уши вообще не мешает чистить время от времени. Но ещё может быть… он в каком возрасте? Пять лет. Вы его вяжете?.. Возможно, вокруг него кто-то пришёл в охоту.

— Я не охотник, — признался я.

— Так говорят про собак женского рода, — пояснил Алексей, — когда у них наступает эструс… Ну, течка, по-простому. У них наступает, а ваш пёс переживает. Вы же не пускаете его в свободное плавание?

Я вспомнил, как прошлой зимой, когда мы были на даче в Шереметьево, Кап пустился в то, что Алексей назвал свободным плаванием, и как я насмерть перепугался, застав его в непонятной для меня, весьма неприличной позе, оказавшейся вполне естественной для собак. Но я не стал развивать эту тему, а чокнулся с Алексеем и провозгласил:

— За твоих пациентов!

После чего он, к моему удовольствию, заговорил о породе спаниелей и рассказал, что она считается одной из самых древних пород: спаниели были завезены в Европу, по-видимому, из Древнего Египта и Греции. Сначала в Испанию, а оттуда во Францию, Англию, Германию. В Россию попали только в XIX веке, и у наших спаниелей, в основном, кровь английских собак — спрингеров, коккеров, фильдов, а также французских эспаньёлей. По окрасу у нас больше чёрно-пегих, то есть пятнистых, и кофейно-пегих. А характер у них очень доброжелательный, сообразительность тоже что надо, они доверчивы, привязаны к хозяину, заступаются за него и не терпят грубого обращения…

Я слушал чуть ли не с раскрытым ртом и не без стыда вспоминал, что допускал порою это самое обращение, шлёпая Капа по заду, за что, правда, всякий раз просил прощения и получал его с помощью выразительно помахивающего хвостика с завитком на конце.

Алексей мог бы ещё и ещё говорить о собаках, но, когда начал распространяться об экстерьере — об индексе растянутости, о брылястости, рыхлости и прИкусе, мы постарались сбить его с темы, и Андрей Сергеич (кто был крупным специалистом по переводу наскучившего разговора в другое русло) вдруг сказал:

— А может кто-нибудь из вас сделать из мухи слона? Меняя только одну букву.

Я был уже немного приучен к его «шалостям», но Алексей с некоторым недоумением, даже испугом, взглянул на маститого писателя и неуверенно произнёс:

— Нет. Я не пробовал.

— Ну, это же совсем просто, — ободрил нас Андрей Сергеич и наизусть, без всякой шпаргалки, быстро произнёс: — Муха, мура, фура, фара, кара, кафе, кафр, каюр, каюк, крюк, урюк, урок, утСк, сток, стон, слон.

Я увидел, как написанные на лице Алексея некоторые сомнения в умственной полноценности пожилого писателя исчезли, сменившись нескрываемым восхищением, и, выпив за превращение мухи в слона, мы сразу заговорили о другом, но опять не о литературе.

— Не знаю, как у вас в Москве, — доверительно сообщил Алексей, — а здесь мы, навроде как пауки в банке.

— Ну, уж прямо так? — благодушно пробасил Андрей Сергеич.

Ему по его природе не было свойственно то, что можно изящно назвать трагическим восприятием действительности, и он не любил погружаться в эти ощущения. Хотя отнюдь не витал в облаках. Просто, вероятно, раз и навсегда — ещё подростком, в первые годы революции — понял сам или, быть может, с помощью родителей, что «такова селявИ», её не изменить, а потому не стоит тратить силы и время на бесплодные сетования; и если уж не умеешь, не хочешь или не решаешься действовать, то куда лучше и умнее использовать предоставленную тебе жизнь на другое: на более полное знакомство с нею — с её изломами и траекториями, вызовами и возможностями; а также с морями и сушей, с животными и растениями, и с людьми (причём, не только с мужчинами). И со многим ещё…

Таким, во всяком случае, казался мне в ту пору Андрей Сергеич, и он нравился мне. Но я таким, как он, быть не мог, а потому подхватил слова Алексея и сказал:

— И как оно там, в этой банке?

Алексей не принял шутливой интонации, он остался серьёзен, отодвинул от себя гранёный стакан с коньяком и проговорил:

— Верьте, нет, а русским здесь никакого житья!

— Ну, ты хватил! — сказал Андрей Сергеич, а я прибавил, что так называемые коренные жители жалуются на то же самое.

— И правильно, — согласился Алексей.

— Выходит, никому нет житья? — попытался уточнить я, а оптимист Андрей Сергеич постарался утешить нас обоих, заметив, что «пауки в банке» не пьют столько вина и не съедают столько шашлыков зараз, уснащая их многометровыми тостами.

Алексей, по-прежнему не улыбнувшись, глотнул из стакана, закусил конфетой, сморщился, как от кислого, и произнёс: