Черняховского, 4-А

Конечно, всё происходило точно так, как я предполагал, как не один уже раз наблюдал раньше. (Эх, господа, и в этом роде человеческих занятий — у нас досадное однообразие, от которого никуда не деться!.. Так думаю я не только сейчас, так думал и тогда.)

Разрешите на минуту отвлечься, чтобы принести свои извинения тем, кто читает это, — за развязность слога, которым позволяю себе излагать отнюдь не оригинальные мысли о мужчинах и женщинах и о непарных железах. В своё оправдание могу лишь сказать, что пребывал тогда, после возвращения с Кавказа в Москву, в приятно-расслабленном состоянии: это был недолгий период, когда жизнь казалась, как «гоголевская дама», приятной во всех отношениях (почти); когда появился новый хороший друг, коллега и соавтор (Юлий); когда сохранились в здравии (пока) друзья прежние; когда рядом — добрая подруга, она же и жена (Римма), и добрый спаниель (Кап); когда появилось даже слабое ощущение, что налаживаются дела литературные — ступил уже одной ногой на переводческую стезю и становлюсь почти своим в ресторане Дома литераторов у официантки Белы и буфетчицы Муси; а в голове, наконец, рождаются сюжеты будущих монументальных собственных сочинений…

Но при чём тут развязный тон? А не при чём. Потому и прошу за него прощения.

Итак, мы сидим с Магдой за столом, едим, пьём, говорим о новых книгах, о делах в издательстве, где она работает. Потом вино начинает оказывать своё ожидаемое благотворное действие: Магда расстёгивает верхнюю пуговицу платья, рассказывает смешной неприличный анекдот, дважды употребляет своё убойное выражение «раз в кСитус веки», исполняет скабрёзную частушку…

Кстати, об этой частушке и вообще употреблении так называемой ненормативной лексики. Снова ломясь в открытые настежь двери, не могу не заметить, что существуют люди, в чьих устах почти любая брань не носит ни грубого, ни тем более оскорбительного характера. В то время как у других даже детское «чёрт» (или полуневинное «блин») может звучать почище отборного мата…

А Магда уже поёт свою частушку (я её раньше не слышал):

   Отдалась интеллигенту
Прямо на завалинке…
Пенис, девки, это…,
Только очень маленький.

И вскоре после этого — я начал было удивляться, что запаздывает, — переходит к стихам Пастернака. Декламирует она хорошо, стихи — чего уж говорить? Однако не буду уверять, что по достоинству оценил изобретательные, как всегда, рифмы поэта, ощутил дыхание осени, которой посвящены стихи, потому что, не дочитав до конца, Магда расстегнула ещё одну-две пуговицы, и на столе оказалась её голая грудь. И тут мой напарник, кто знал и ощущал Пастернака куда глубже, чем я, даже не попросив закончить стихотворение, рванулся к Магде, приподнял со стула и умыкнул в соседнюю комнату. Ни тебе согласования с другом, ни извинений, наконец! Я бы так никогда не поступил!

Чтобы приглушить обиду, я налил себе ещё водки, выпил, не закусывая, а потом растянулся на тахте и решил, что нипочём не пойду к ним — пускай попросят как следует. Однако никто не торопился меня звать, за окном стемнело, я уснул. А когда проснулся, Магда уже собиралась уходить, и Юлька пошёл провожать. Мне же выпала участь приводить в порядок квартиру и мыть посуду…

Что тут сказать? Ерунда? Конечно. Однако царапина осталась, пусть ненадолго. Бывали и другие царапины, тоже мелкие, незначительные, вызывавшие лёгкую обиду: куда-то мой друг пошёл без меня, кого-то позвал к себе, хотя мне было бы интересно тоже присутствовать. А то, случалось, я присутствовал, но всё внимание хозяев уделялось другим — особенно если эти «другие» были люди новые: цыгане, французы, датчане, недавние заключённые…

Ловлю себя на том, что рассуждаю почти как ревнивая метресса, но, поверьте, дело вовсе не в ревности, и не особого почтения я взыскую. Дело в элементарном самолюбии, с которым надо бы считаться… Нет, не в элементарном, а, честно говоря, в чрезмерном. А самолюбие, кстати, это ведь не что иное как ревнивое отношение к мнению о себе, иначе называемое чувством собственного достоинства. Ну и что в этом плохого? В общем, сам чёрт ногу сломит!

Между прочим, совсем не случайно начал я этот утомительный и довольно путаный разговор, связанный с отношением к тому, что называю дружбой, и с различными критериями этого, потому как в дальнейшем в нашей с Юлькой жизни произойдёт многое, что вызовет у меня, и не только у меня, достаточно серьёзные и тяжёлые последствия, переживания и, соответственно, вопросы и раздумья.