Черняховского, 4-А

Все эти слова были обращены к Марку, но обвинительница, конечно, хорошо знала при этом, что уж в чём-в чём, а в жестокости его заподозрить ну никак нельзя: он добр, мягок, отзывчив. На этом я и строил свои защитительные речи. И ещё говорил, что единственное, что можно сказать по его адресу: и на старуху бывает проруха. Но, впрочем, добавлял я, вполне возможно, что нашлись бы такие «макАренки» и «яны амосы коменские», кто даже одобрили подобные методы наказания за обман.

Однако мои умствования и ссылки на имена известных педагогов не действовали, а только подливали масла в огонь, и всё кончалось ещё одной обидой…

Моё пребывание в Омске подходило к концу, в Москву мы летели вместе с Сариком: у неё была служебная командировка по юридическим делам. В самолёте, ещё не остыв после очередной обиды, она хранила почти полное молчание, я даже вздремнул, но когда ехали на такси из аэропорта Внуково на Покровку, где жил её дядя, разговорились и расстались прежними друзьями. В чём я и не сомневался: просто в последние годы переходный возраст Пети и состояние её собственного здоровья давали себя знать.

Проводив Сарика, я на том же такси уехал к себе на улицу Черняховского, куда мы перебрались всего полгода назад с Лубянки.

В Москве стояла жара почище омской. Квартира встретила меня безлюдьем (и бессобачьем): Римма на работе, Капочку я перед отъездом впервые поместил в голицынский «звердом» к Антонине Фёдоровне. Чуть не сразу, как я вошёл в дверь, зазвонил телефон: спрашивали Анну Ивановну. Я уже привык, что почти каждый день в трубке у нас кричал требовательный мужской голос: «Полигон! Это полигон?» А нежный женский, тоже нередко, вопрошал: «Братцевская птицефабрика?..» Сейчас я довольно вежливо ответил, что Анна Ивановна здесь не живёт, и отправился принять душ.

Я уже вытирался, когда раздался ещё один звонок — на этот раз в дверь. Я натянул трусы и открыл. На пороге стоял молодой приятного вида грузин в чёрном с иголочки костюме, несмотря на жару. Что ж, они так привыкли: даже красиво, ничего не скажешь.

— Извините за мой вид, — сказал я. — Был в ванной, поторопился открыть. Вы, наверно, по поводу перевода стихов? Проходите.

— К сожалению, нет, — ответил он, достал из кармана красного цвета удостоверение, развернул, и сразу в глаза бросились верхние слова: «Комитет Государственной Безопасности».

Не стану уверять, что очень обрадовался, но страха тоже не ощутил. Первой была мысль: кто-то меня разыгрывает. Мысль крепла: я уже почти догадывался, кто мог быть автором розыгрыша — скорее всего, мой приятель Лёня Летятник, чья жена Каля уже несколько лет работает в этом славном заведении переводчицей с немецкого. Наверное, подговорила своего сослуживца заехать за мной и таким остроумным манером пригласить в гости к очередному застолью.

— Вам нужно поехать со мной, — как я и предполагал, произнёс приятный грузин. — Я на машине. Захватите паспорт.

— Хорошо, — сказал я, понимая, что уж если разыгрывать, то по всем правилам. Молодцы!..

И вот мы едем на чёрной «Волге» к центру, и молодой человек говорит мне, что он переводчик с английского, и я ему отвечаю, что тоже занимаюсь этим делом, то есть переводом.

Мы уже проехали по Тверской, повернули у Манежной налево и едем теперь по Театральному проезду наверх, к площади с памятником Дзержинскому…

И я начинаю уже ясно понимать: то, что сейчас происходит, с большой натяжкой можно назвать приглашением к дружескому застолью. Скорее, это «приглашение на казнь», как выразился один хороший писатель, а если не на казнь, то, во всяком случае, — на допрос. Или, вернее, на донос…

Обогнули площадь, свернули направо, остановились у подъезда номер два.

Приехали…

ЭПИЛОГ

Я понятия не имел, что писатель Марсель Пруст когда-то составил вопросник (по-нашему говоря, анкету), на который настойчиво предлагал отвечать друзьям и знакомым. Молодой седоватый человек по имени Саша тоже, наверняка, не знал об играх Пруста, но похожую анкету из девятнадцати вопросов составил в самом начале XXI века и попросил ответить на неё многих литераторов, в том числе и меня. Тогда мне показалось это довольно интересным — и вот они, мои ответы. (Которым, кстати, так и не был дан ход, но не по вине Саши, а по элементарным финансовым причинам.)

О себе

Родился в Москве в один день и месяц с, извините, Львом Толстым (28-го августа), но почти на 100 лет позже, и с некоторым удивлением, чтобы не сказать — испугом, замечаю, что приближаюсь уже к возрасту, когда он ушёл из Ясной Поляны и из жизни. Кстати о возрасте: то же чувство испуганного недоумения испытывал порой, когда до меня доходило, что я на двадцать с лишним лет перерос своего отца и почти соседствую с возрастом покойной матери, а также намного старше создателя жанра трагедии — Эсхила, старше седовласого Тургенева и его друга Флобера, не упоминая уже о Лескове, Мережковском или Хемингуэе.