Черниговка

Симоновна не ответила. Она осторожно спустила Антона с колен и потянулась к теплому платку, в котором обычно выходила на улицу.

– Не надо, – тихо сказал до сих пор не проронивший ни слова Егор, – не ходите!

– Мама, ну что ты молчишь? – со слезами в голосе сказала Лена.

– Ничего Галина Константиновна мне не скажет. Она понимает. Дай кошелочку, Егор. Сейчас и пойду. Вася завтра утром приезжает. Не плачь, Тосичек. Я опять к тебе приду.

Дверь закрылась. Я подошла к окну, отдернула занавеску. Симоновна шла, осторожно ступая, держа в руках пустую кошелку.

– Она довольно интересная, эта сноха, да, Галина Константиновна? – услышала я голос Муси. – Только ей, наверно, все-таки не удастся скрыть от мужа, что свекровь дома не живет. Соседи ему все равно расскажут.

* * *

Я всегда старалась в середине дня забежать домой хоть на несколько минут. Сейчас, когда Симоновна ушла, непременно надо было заглянуть к ребятам, но мешало то одно, то другое. Как вдруг, спускаясь с лестницы – я уже совсем было собралась отлучиться ненадолго, – я увидела поднимавшуюся навстречу Лену.

– Письмо? Антоша? – спросила я.

– Не волнуйся, пожалуйста. Нет, ничего не случилось. Я только подумала, не здесь ли Егор.

– Егор? Его нету дома?

Каждый день он около часу сидел на лавочке перед домом – дышал свежим воздухом. Мы укутывали его, как куклу, сидеть неподвижно на уральском морозе не шутка. Но ходить по улице…

Как же он пошел? Куда? Зачем?

– Тосик сказал: за бабушкой.

Вот оно что! Ни я, ни Лена – мы не знали прежнего адреса Симоновны. Валентины Степановны не было дома, Муся дежурила в госпитале. И это было странно – значит, Егор оставил Тосика одного. Правда, с минуты на минуту должна была вернуться из школы Лена. Наскоро попросив Петра Алексеевича присмотреть за всем, я побежала домой, услышала объяснение Антоши: «Егор пошел за бабушкой, он ее сейчас приведет» – и, оставив Лену дома, кинулась по улице, вдоль которой уходила от нас Симоновна. Уже смеркалось, улица была пустынна, я одна шла, почти бежала по ней, не понимая, куда бегу и где найду Егора. И вдруг увидела: на обочине дороги кто-то сидит съежившись, прямо на снегу.

– Егор? – окликнула я.

Он поднял голову, но не шевельнулся. Я подошла, стала поднимать его, он только замотал головой. Он, видимо, очень озяб и ноги совсем его не слушались.

Плохо помню, как мы добрались домой. Егор изо всех сил пытался идти сам, но сил-то у него и не было. На полпути я догадалась постучать в какое-то освещенное окно и попросила санки. Парнишка лет пятнадцати вынес детские самодельные саночки со спинкой, помог мне усадить Егора, и я легко довезла его до дому.

– А бабушка? – спросил Тосик, едва увидев нас.

– На вот, она тебе прислала. – Егор протянул ему конфету в бумажке.

Тосик взял конфету, упрямо повторил:

– А бабушка? – И губы его распустились, как всегда перед слезами.

Мы раздели Егора, уложили. Он боялся смотреть на меня и лежал, отвернувшись к стене.

– Я хотел сказать ее сыну. Да не сказал. Она не дала. Он спросил: «Ты чей, мальчик?» А Симоновна говорит: «Мой знакомый мальчик, меня проведать пришел». – «Откуда, спрашивает, ты его знаешь?» – «А я его мамке помогала за ребятишками смотреть: война. Когда-никогда, а помочь надо». Он говорит: «Это хорошо, да у тебя своего дела много, и старая ты». А она говорит: «Да я помаленьку. Люди они хорошие, простые, как не помочь? Мужик то же самое на фронте». Только я рот открою, а она чего-нибудь начинает говорить. Жены его не было, тут бы и сказать. А она не дала. Все сворачивала на другое. Потом дала конфету для Тосика и говорит: «Ну, иди домой».

Помолчав, Егор прибавил:

– Не сердитесь, Галина Константиновна… – В голосе его послышались слезы, и он умолк.

– Я не сержусь, я рада, что ты жив, что не замерз у дороги. Но как ты мог такое затеять?!

– Мы с Егором уговорились сказать сыну все и открыть ему глаза на его жену, как она с Симоновной обращается. Но не знала, что он сам побежит, – сказала Лена.

– У вас у обоих ума палата, – устало ответила я. – Ну, с Лены спрос невелик, но Егор, Егор, ведь тебе скоро четырнадцать! Раз Симоновна решила оберечь сына, вы не должны были вмешиваться.

– Ну, а если бы эта ведьма била Симоновну, тогда должны были бы сказать?

– Ну, тогда…

– А это, что она сделала, хуже битья!

– Ох, не до спора мне. Я ухожу и очень прошу больше никуда не убегать.

– Я не убегу, – сказал Антон. – Я вырасту большой, возьму ружье и убью того внука и останусь у бабушки один внук.

На другой день к вечеру Симоновна вернулась домой. Она вошла, тихо сняла с себя ветхое пальтишко и села на сундук, привычно положив руки на колени. Тосик уже спал, Егор смотрел на нее пристально, не мигая. Лена отвернулась к стене и натянула одеяло на голову.

* * *

– Галина Константиновна, вы опять скажете – нельзя касаться. А как же не касаться, если ваша Муся влюбилась в капитана из пятой палаты?

Наверно, выражение моего лица пугает Тоню, потому что она умолкает, отводит глаза и ворчит:

– Ну, как хотите…

Как я хочу? Я хочу не думать об этом, не слышать об этом, но поневоле думаю и слышу.