Черниговка

– В Березовой Поляне я был вроде этого парня, – говорит Андрей. – Я был интеллигентней, но он умнее, гораздо умнее. Я просто покупал ребят. А он – нет, он покоряет. Он смыслит в людях куда больше, чем я тогда смыслил. Со Щегловым он добр, с Сараджевым – бесстрашен, с Лепко – удачлив и недосягаем.

Что нам делать с этим умным Велеховым? Каждый день, каждый час идет между нами глухая, трудная борьба.

– Ты Тришу не трогай, – холодно сказала Велехову Лючия Ринальдовна.

– На что он мне сдался, ваш Тришка?

– Не знаю, на что, а только запомни: я тебе его не отдам, ты его не тронь, и даже в сторону его не гляди. Понял?

И Лючия Ринальдовна бережет Рюмкина, как наседка, следит за каждым его шагом. Но разве дело в том, чтобы оберечь, оградить, разлучить? Надо, чтобы яд, который источает Велехов, перестал отравлять. Надо создать такую душевную химию, чтоб само собою возникало противоядие.

…После того как под матрацем у Жени нашлись деньги, Велехов долго не начинал со мной разговора. Он примолк. И только уже недавно спросил:

– Вам что про Женьку плохого ни скажут, вы все одно не поверите?

– Не поверю.

– А если свидетели будут: мы, мол, видели?

– Не поверю.

– Чудно.

– Что же чудного? А у тебя нет таких людей, которым бы ты верил безоглядно?

– Никому я не верю. Все хороши до поры.

* * *

Но в жизнь нашу он входил все глубже. Он искал случая показать себя, а если человек ищет, то непременно находит.

В один прекрасный день я зашла зачем-то на кухню к Лючии Ринальдовне. Во дворе раздались громкие голоса, заахали девочки, и на пороге появилась красная растрепанная Наташа. Она тащила за руку Велехова. Он, тоже весь красный, немножко упирался и, кажется, ворчал на Наташу, но получалось только невнятное бормотание: верхняя губа у Велехова страшно вздулась, лицо было перекошено, и говорил он с трудом. «Раскудахталась», – еле разобрала я.

Оказалось вот что: Ира Феликсовна попросила Велехова починить крыльцо в доме, где они с матерью снимали комнату. После мастерских он пошел туда с инструментом и стал налаживать провалившуюся ступеньку. В это время у Иры Феликсовны были Наташа и Аня: мы получили к лету ситцу на сарафаны девочкам и Наташа с Аней пришли к Анне Никифоровне за какой-то особенной выкройкой. Захватив выкройку, девочки вышли на крыльцо, поглядели на велеховскую работу, потом спрыгнули наземь и решили перед уходом пройтись по саду. Вот это едва не погубило Наташу: внезапно вокруг нее загудел целый рой разъяренных пчел. Закрыв лицо руками, она закричала. И тут Велехов не растерялся: рядом сушилось белье. С криком: «Дура, куда тебя понесло? Там же ульи!» – он содрал с веревки мокрую простыню, набросил Наташе на голову, схватил ее за руку, оттащил к дому и втолкнул в открытую дверь. Все это было сделано в мгновение ока. Самого Велехова пчела ужалила в губу, и рот ему перекосило. Молитвенно глядя на него, Аня Зайчикова произносила монолог за монологом:

– Ах, ах! Подумать только! Наташину красоту сберег, а сам чуть последнего глаза не лишился!

Потом целый день на разные лады она повторяла то самое. Мы узнали, что в их деревне одна девушка из-за пчелиного укуса окривела и парень, который до того к ней сватался, не захотел жениться. Что другой парень от пчелиного укуса помер. Что с пчелами шутки плохи, а Велехов самый настоящий герой.

– Наташа, почему пчелы так накинулись на тебя, а Аню не тронули? – спросила я.

– Это я виновата, – сказала Ира Феликсовна. – Я ее надушила.

– А я душиться не захотела, а попросила поносить вот эту булавочку. Булавочку всем видно, а духи – сегодня они есть, а завтра их и не слышно! Правильно я говорю, Галина Константиновна? А правильно я говорю, что Велехов – герой?

Велехов снисходительно выслушивал похвальные речи. Он молчал, не хвастался, но раздутую губу свою носил, как медаль за отвагу, и взгляд, которым он смотрел на Женю, был полон торжества и вызова.

– Девчонки… – сказал он. – Бабы… Они храбрые: и на медведя пойдут, и на фронт, а если мышь… или там пчела – визгу не оберешься!

– Ты визжала? – огорченно спросил Женя.

– Визжала, – честно призналась Наташа. – Я визжала на всю улицу!

* * *

Я открыла окно и выглянула в палисадник. Утро было мглистое, небо неяркое. А яблоня, росшая перед самым окном, расцвела. Деревце было корявое, неуклюжее, но сейчас, все в белом цвету, оно казалось чудом. Покосившийся домик напротив, серый забор, вросшая в землю низкая скамейка – и чистые, нежные цветы яблони. Я не могла оторвать от нее глаз и потом, пока шла на Незаметную, все повторяла про себя начало чьих-то стихов:

Утешить человека может мелочь —
Шум листьев или летом светлый ливень…

Все тяжелое словно отступило. Расцветшая яблоня как будто утешала: все пройдет. И настанут светлые дни. И нас еще ждут счастливые встречи. Вчера был хмурый день и весь вечер хлестал в окна дождь. А сегодня…

Я провожала ребят в школу, потом была в леспромхозе и в райторге, и даже побранилась там, но, что бы я ни делала, перед глазами стояла корявая, разлатая, осыпанная белым цветом яблоня.