Черника в масле

– Конечно, Анна, я понимаю. Более того, я бы не стал однозначно заносить пилотов в подозреваемые – разговор мог быть с кем угодно, кто смог проникнуть в кабину, или это вообще была запись. Но всё же. Скажи, по кому-нибудь из пассажиров есть что-то интересное?

– Пока нет. Но я немедленно дам команду на расширение тщательной проверки на всех членов экипажа.

– Согласен. И надо сообщить коллегам в Штатах, чтобы они обратили пристальное внимание на инцидент с обесточиванием той фирмы. Пусть обязательно проверяют связи и контакты причастных со всеми пассажирами, членами экипажа, вообще с любыми людьми, кто имел отношение к рейсу. Что-то мне подсказывает, что каша заваривается серьёзная.

– Похоже на то, Карл. Очень похоже.

***

Само собой получилось, что они собрались все вместе на одном конце стола. Кара, Рамона, Лукас и Коби. Четверо членов экипажа, оставшихся в строю. Ещё была Мэнди Уэстфилд, но она лежала сейчас в послеоперационном забытьи, накачанная обезболивающим. Хирург сказал, что с ней всё будет хорошо, операция прошла без осложнений и культя получится аккуратной. Странное, конечно, утешение для молодой женщины. У неё теперь будет аккуратная культя. Ужасное в своём уродстве слово. Зато то, что оно обозначает, получилось «аккуратным». Наверное, с точки зрения профессиональной гордости хирургов это важно. Но вот для всех остальных, особенно самой Мэнди…

Но у Мэнди сейчас пока что нет мнения на этот счёт. Она лежит в той же комнате, на той же самой кровати, где прошлым вечером умирала Марси Уильямс и понятия не имеет о том, насколько врач доволен получившимся результатом. Её мозг сейчас гораздо больше увлечён картинками и образами, которые навевает коктейль наркотиков и анестетиков. И за их яркими сполохами ему сейчас совсем неинтересна четвёрка уцелевших, которая сидит на грубых деревянных скамьях возле края стола, где каждый смотрит в свою кружку, наблюдая за игрой света и оттенков в тёмной брусничной настойке.

Кружки у всех были разными. Содержимое одно. Как горе. Как боль, печаль и чувство утраты. Горьковато-кислый привкус на губах. И жаркая спиртовая вспышка в горле, а потом – в желудке. Этот русский явно знал, о чём говорил. Им действительно было нужно немного старой доброй выпивки.

Церемония вышла странной. Немного излишне официальной, но в то же время очень камерной, домашней. Чувство официальности складывалось из многих ощущений. Во-первых, благодаря тому, что к ней почти все смогли переодеться в свою одежду. Чистую, отстиранную и поглаженную. Удалось вывести даже пятна крови с форменных рубашек и блузок стюардов авиакомпании. Во-вторых, гроб был один, а имён в списке, который с должным чувством и расстановкой зачитывал пастор Майер – много. Как будто хоронили Неизвестного солдата. Когда тело конкретного погребаемого человека – это всего лишь символ, знак чего-то большего, дань другим жертвам. И, в-третьих, имена погибших, что звучали под соснами на миниатюрном кладбище поодаль от поселения, почти ничего не значили для большинства остальных. Только один пожилой немец потерял в катастрофе жену, ту самую Эмму, которую разворотило топляком в салоне первого класса. По всем остальным жертвам должны были лить слёзы совсем другие люди, близкие и родственники, которые сейчас терялись в догадках об их судьбе за тысячи километров отсюда. Так что почти для всех это был просто ритуальный акт. Почти для всех. Но только не для них.

Четыре человека в униформе авиакомпании стояли впереди всех вдоль гроба странной, непривычной, трапециевидной формы, в которой лежала хорошо знакомая им молодая женщина, одетая так же, как и они. Стояли и слушали, как пастор Майер называет имена.

Мартин Ньюман, стюард, выходец из ирландской семьи в Бостоне, спокойный, высокий и конопатый парень.

Беннет Ричард МакКрейн, командир экипажа, жизнерадостный балагур, привезший седые волосы на гражданку из транспортной авиации Королевских военно-воздушных сил Канады.

Уильям Френсис Дейл, второй пилот, молодой, только набиравший лётный стаж и безбожно терявший дар речи в присутствии стюардесс. Особенно одной из них.

Марси Лорен Уильямс, старшая стюардесса.

Кто-то подвязал её густые волосы шёлковой голубой лентой. Наверное, она шикарно бы смотрелась в сочетании с её зелёными глазами, но этого уже не суждено узнать. Никогда и никому. Восхитительные глаза надёжно спрятаны бледными веками с контрастной оторочкой тёмных ресниц. Губы подкрашены неяркой помадой и кажутся блёклым цветком на фоне парафиновой кожи щёк. Тонкие, изящные ладони сложены на груди поверх форменной трикотажной безрукавки.