Чернила

Зульфия снова вернулась к решению, которое ей предстояло принять, и почувствовала какое-то странное веселье. Несмотря на кучу вопросов без ответа, глухое презрение к Барашкину, негодование за попытку свалить на нее вину за случившееся в Дубном и прочие вещи, которые портили ей жизнь, она, Зульфия, все-таки блеснула.

Так или иначе, она заявила о себе.

***

- Очевидно, она, как редактор, умеет управлять Заваркиной, - предположил Барашкин.

Федор Гаврилович Кравченко зашел к нему в кабинет под конец рабочего дня. Вице-губернатор понял, что если начальник отложил все дела и погнал свою английскую машину в такую жару из пригорода, то разговор предстоит серьезный.

Но губернатор был настроен благожелательно. Ему уже успели доложить, что история с Дубным больше не повториться, что «чернилы» обезврежены (Барашкину очень понравилось играть словами) и что никто больше не вторгнется в его частные владения без особого на то разрешения и не заговорит с его дочерью. Последнее Кравченко подчеркнул особо.

- Я понимаю желание этих падальщиков нарыть как можно больше свежих трупов… - говорил он задумчиво.

- Хуже всего, что они и старыми не побрезгуют, - позволил себе вклиниться Барашкин. От властного гласа, которым он разговаривал с Зульфией, не осталось и следа: сейчас он был сущий мед.

- Поэтому нельзя допустить, чтобы эти …хм… люди считали, что они могут просто так посидеть на моем заборе и поболтать с моей дочерью.

Барашкин понимающе кивнул.

- Ты знаешь, у меня охрана, - вдруг сказал он по-свойски, - и новейшая система видеонаблюдения. В мой дом нельзя попасть просто так. А если уж попал, то из него не выйдешь. Как эта девка пролезла внутрь? Где нашла брешь? Ее провели нанятые официанты? Или ведущий? Она подделала приглашение? Как?  И как она, черт ее подери, убедила моих гостей весь вечер ей позировать?

В голове у губернатора Кравченко, похоже, тоже безостановочно крутилась карусель из вопросов.

- Я не думаю, что вам следует беспокоиться, - Барашкин предпринял попытку успокоить начальника, - как она просочилась, мы обязательно выясним. И я уверен, что ваша Соня – умная девочка, которая знает, что общаться с людьми за забором небезопасно. Я думаю, она понимает, что вы действуете в ее интересах.

- Ей всего десять, - губернатор встал и прошелся по кабинету, разглядывая книжные полки. Барашкин понял, что переборщил с похвальбой.

Кравченко обернулся к нему.

- Ты знаешь, мой Боливар выдохся и больше не выдержит не то, что двоих… Он уже себя не видит. Опух от сладкой жизни. Похоже, подсел на героин.

Барашкин не сразу понял, кого именно имеет в виду начальник. Через тридцать секунд напряженных раздумий до него дошло: губернаторский негласный «придворный» хроникер, немного пишущий фотограф Спотыкайло, публикующий под псевдонимом выгодные для Кравченко разоблачения. Похоже, его работа начала сбоить.

- Я хочу Заваркину, - заявил он тоном, не терпящим возражений, - она пронырливая сука и ее в городе еще никто не знает. Она идеальна для этой работы. К тому же, она хороша собой, что будет выгодно для ее безопасности. Красивых женщин редко забивают черенками от лопат, какую бы чушь они не писали. Как там звали того…? Что пострадал от огородников, помнишь? Написал, что они сами виноваты в том, что у них участки отобрали, мол, нечего было документы подмахивать, не глядя…

Но Барашкин не помнил: он не занимался воспитанием этой череды великовозрастных бездельников и не трудился запоминать их имена. Федор Гаврилович сам подсаживал их на крючок – в основном, это были деньги, но иногда приходилось прибегать и к шантажу – и селил их в квартире, оформленной на его дочь. Он говорил им, что и про кого писать, где и на что фотографировать и как слепить сенсацию из преподнесенной информации.

Барашкин большую часть времени был уверен, что губернатору нет нужды самому заниматься подобными мелочами. По гулким коридорам здания администрации города Б ходил осторожный слух, что Кравченко получает удовольствие от садистской игры в шахматы с людьми и пестует свой синдром Бога, а его карманный журналист – его пешка, дошедшая до противоположного края доски, его названный ферзь, его тайное оружие, которое, отслужив свое, идет на переплавку в червонцы. Барашкин пресекал этот бесполезный треп: то, что его начальник делает с этими креаклами, казалось ему невинной забавой, к тому же очень удобной и приносящей пользу. Если ему нравится заниматься этим самостоятельно и у него хватает на это времени, то *hy not?

Но иногда, когда ему приходилось отчитывать очередного неподконтрольного писаку за накаляканное, ему казалось, что Кравченко ему попросту не доверяет.

Всех, даже сильных мира сего, иногда одолевают вопросы без ответа.

Глава седьмая.

Анфиса с мазохистским упорством пыталась вспомнить свою вчерашнюю апатию после амфетамина. Она напоминала сиесту для мозга: приятная пустота, будто бредешь утром после классной вечеринки по лужку с лютиками, уставшая, но без тошноты и головной боли.